– На самом деле он боялся, что она извлечет для себя как раз противоположный урок, потому что с недавних пор ему не давало покоя ощущение, будто он теряет ее. – Спутник, – добавил он.
Сэнди не отвечала.
– Сэнди, скажи мне, какие у тебя возражения против брака?
– Против брака как института?
– Так вот в чем дело, – ухватился он за ее слова. – Ты настаиваешь на том, чтобы относиться к нему исключительно как к институту. Разве ты не можешь видеть просто нас, тебя и меня?
– Все не так просто. Это действительно институт, социальный и юридический. По крайней мере, хоть это признай.
– Ничего не хочу признавать.
– Я не хочу принадлежать никому, понятно? – сказала она. – Не хочу, чтобы кто-то указывал мне, как жить, и сама никому не хочу указывать.
– По мне полная независимость, пожалуй, слишком одинокий путь, чтобы следовать им по жизни.
– Разве? – переспросила она.
– Да. Кроме того, я вовсе не рассчитываю, что ты совершенно переменишься, если мы поженимся.
– В самом деле?
– Да.
– Почему для тебя это так важно, Джон?
Он ответил не сразу.
– Может быть, я полная противоположность тебе. Я сейчас испытываю скованность. Ты накладываешь всякие ограничения на то, что мне полагается чувствовать, на то, что я могу или не могу планировать в будущем. Ты заставляешь меня ограничивать самого себя. Я буду чувствовать себя с тобой по-настоящему свободно, только если мы полностью повяжем себя обязательствами. Возможно, тогда мы оба сможем дать себе волю.
– Дадим себе волю и что?
– И посмотрим, что получится. Считай это актом доверия.
Она теребила лежавшую на коленях большую льняную салфетку.
– Я не могу продолжать так до бесконечности, – произнес он.
– Ты предъявляешь мне ультиматум?
– Нет, конечно, нет, – произнес он, потом прибавил: – Не знаю.
– Как насчет Джулии и Эйли?
– А что они?
– Как они вписываются в твои планы?
– Не знаю, – признался он. – Тебе не кажется, что надо решить вопрос о нас, прежде чем вообще думать об этом.
– Не так все просто.
Он глубоко вздохнул и перегнулся через стол.
– Послушай, я понимаю, что ты не подарок. Мы просто примем все как есть, хорошо?
– Даже если это означает оставить девочек при себе?
– Да.
Она смотрела на него пристально и долго, чтобы убедиться, что он обдумал это всерьез, потом попросила:
– Дай мне немного подумать, хорошо?
Он встретился с ней взглядом и долго не отводил глаз, потом неторопливо кивнул.
Она с облегчением перевела дух и, обмякнув, откинулась на спинку кресла. – Теперь мы можем заказывать?
Он вздохнул.
– Конечно. Я слышал, здесь стоит попробовать палтуса.
– Откуда это ты узнал?
– Из твоей газеты, – сказал он, улыбаясь. – Некоторые из нас все еще читают ее.
– Я, пожалуй, закажу утку, – сказала она.
Остаток ужина они говорили о еде и о сделках с недвижимостью у друзей, о кинофильмах, по которым они не сошлись во мнениях, так увлекшись разговорами, словно это было их первое свидание. Сэнди пила больше, чем обычно, и к тому времени, как они залезли в машину Джона, чтобы ехать домой, у нее в голове все перемешалось и затуманилось, и она больше не могла говорить. Она щелкала металлической крышкой пепельницы, оттягивая и отпуская ее, снова и снова.
– Перестань, – попросил он.
Они не произнесли ни слова, пока он не вырулил на подъездную дорожку к ее дому.
– Как ты можешь быть так уверен во мне, – тихо спросила она, когда машина остановилась, – в том, что хочешь быть со мной?
– Просто уверен, вот и все.
– Ты даже не знаешь меня. По-настоящему не знаешь.
– По-моему, знаю. Кроме того, насколько вообще один человек может действительно знать другого?
Она не ответила.
От передних фар на стену дома падали расплывчатые круги света.
Она нагнулась и поцеловала его на прощанье. О том, чтобы ему войти в дом вместе с ней, не было и речи.
Няню Сэнди застала на кухне за бокалом вина, что та и не подумала скрывать.
– Сколько я вам должна? – спросила она.
– Не расплатитесь.
Тем не менее Сэнди заплатила ей почасовую ставку, о которой они договаривались, и проводила. Она медленно поднялась по лестнице и пошла в свою комнату, не заглянув к девочкам, и забралась в постель, не раздеваясь.
Ее туфли со стуком упали на пол, когда она подогнула ноги, свернувшись калачиком.
Она никогда не знала первой любви, никогда не испытывала тех приступов душевного подъема и сердечных мук, что могут возникать только в особом возрасте или на особом уровне неопытности – ведь закон о сроках давности несомненно действует, и после определенного возраста, после определенного количества романов это уже невозможно. Возможно, такая любовь – та, напоминала она себе, которой она тогда не хотела, – требует степени невинности, какой она никогда не обладала.
Только в последнее время случались минуты, когда она ощущала печаль утраты этой любви, которой у нее никогда не было, жажду той сладкой боли вместо одних цифр.
Она плотнее прижала подушку к лицу.
Впервые Джон сказал, что любит ее, когда они встречались уже три месяца. В тот вечер они сходили в кино и поужинали, и пока они сидели друг против друга в «Токио Инн», он все время смотрел на нее с такой странной улыбкой, что она в конце концов отлучилась в туалет, чтобы проверить, не застрял ли у нее между зубами кусочек суси или какой-нибудь водоросли. Позднее, после того, как они занимались любовью, обнимая ее, он и сказал: «Я люблю тебя». Слова прозвучали с коротким смешком облегчения и удовольствия.
Ее тело напряглось, сначала она ничего не ответила. Наконец спросила:
– Как ты думаешь, мне стоит в тебя влюбиться?
– Что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108