Было уже почти семь часов вечера, когда горничная-француженка, Элиза, в расстроенных чувствах ворвалась к нему в комнату.
– О мистер Коуэн, идемте скорее. Да скорее же, умоляю вас.
– Что-то случилось? – заволновался тот. – Мадам капризничает? Хочет все отменить, да?
– Нет, нет, это не мадам, это сеньор Роскари… Ему плохо, он.., он умирает!
– Умирает? Идем!
И он поспешил вслед за Элизой, приведшей его в комнату несчастного итальянца.
Маленький человечек лежал на постели или, точнее говоря, метался по ней, извиваясь в непрекращающихся судорогах, показавшихся бы комичными, не будь они столь мучительными. Паула Незеркофф, склонившаяся над ним, коротко кивнула Коуэну.
– А, вот и вы, наконец. Наш бедный Роскари! Бедняга страшно мучается. Наверняка съел что-то не то.
– Я умираю, – простонал страдалец. – Эта боль…
Ужасно. О!
Он снова скорчился, обхватив руками живот, и принялся кататься по кровати.
– Нужно послать за врачом, – решил Коуэн.
Паула остановила его у самых дверей.
– Об этом позаботились, он скоро будет здесь и поможет бедняге, но сегодня ему не петь, это уж точно.
– Мне никогда больше не петь: я умираю, – простонал итальянец.
– Нет, не умираете, – отрезала Паула. – Это всего лишь расстройство желудка. Тем не менее выступать вы сегодня явно не сможете.
– Меня отравили.
– Точно, – согласилась Паула. – Думаю, это было второе. Оставайся с ним, Элиза, пока не придет доктор.
И, прихватив Коуэна, покинула комнату.
– Ну, и что же нам теперь делать? – поинтересовалась она.
Коуэн беспомощно покачал головой. До представления оставалось слишком мало времени, чтобы посылать в Лондон искать замену. Леди Растонбэри, только что извещенная о недуге гостя, спешила к ним по коридору. Заботила ее, впрочем, как и Паулу Незеркофф, исключительно судьба «Тоски».
– Нам бы хоть кого-нибудь! – простонала примадонна.
– Ох! – внезапно вспомнила что-то хозяйка. – Бреон.
Ну конечно же!
– Бреон?
– Ну да, Эдуард Бреон, тот самый, знаменитый французский баритон. Он живет здесь поблизости, я видела на этой неделе в «Кантри Хоумс» фотографию его дома. Это тот, кто нам нужен.
– Кажется, боги услышали нас, – вскричала Незеркофф. – Бреон в роли Скарпиа… Прекрасно помню. Это одна из лучших его партий. Но он ведь больше не поет, разве нет?
– Сегодня запоет, – сказала леди Растонбэри. – Ручаюсь.
И, будучи женщиной решительной, приказала не медля готовить свой личный спортивный самолет. Десятью минутами позже загородное уединение мосье Эдуарда Бреона было нарушено визитом взбудораженной графини. Когда леди Растонбэри чего-то хотела, она умела быть очень настойчивой, и вскоре мосье Бреон понял, что ему придется подчиниться. Справедливости ради следует заметить, что он питал некоторую слабость к титулованным особам.
Достигнув вершин в своей профессии, он, человек очень скромного происхождения, довольно часто общался с герцогами и принцами, причем накоротке, и это всячески тешило его тщеславие. Теперь же, удалившись на покой в этот тихий уголок старой Англии, он ощущал все растущую неудовлетворенность. Ему не хватало аплодисментов, не хватало поклонников, да и соседи признали его далеко не так скоро, как он ожидал. Предложение леди Растонбэри не только польстило ему, но и откровенно обрадовало.
– Сделаю все, что пока еще в моих силах, – с улыбкой пообещал он. – Я, как вы знаете, некоторое время не выступал на публике. Даже учеников не беру. Так, одного-двух, и то в виде одолжения. Но, раз уж сеньор Роскари занемог…
– Это был такой удар! – воскликнула леди Растонбэри.
– Для искусства едва ли, – заметил ее собеседник и подробно пояснил свою мысль: с тех пор как подмостки покинул мосье Эдуард Бреон, ни один театр не видел ни одного мало-мальски приличного баритона.
– Тоску исполняет мадам Незеркофф, – сказала леди Растонбэри. – Я думаю, вы знакомы.
– Никогда не встречались, – ответил Бреон, – Слышал ее раз в Нью-Йорке. Великая певица. Вот у кого есть чувство сцены!
Леди Растонбэри облегченно вздохнула: никогда не знаешь, чего ждать от этих знаменитостей. Тут тебе и ревность, и какие-то нелепые антипатии…
Минут через двадцать оба уже входили в гостиную замка Растонбэри, и хозяйка, победно смеясь, объясняла:
– Я таки уговорила его. Мосье Бреон проявил истинное великодушие. Никогда этого не забуду.
Изголодавшегося по комплиментам француза тут же окружили, воркуя и ахая. В свои почти уже шестьдесят Эдуард Бреон был все еще очень хорош собой: высокий, темноволосый, необыкновенно обаятельный.
– Погодите-ка, – запнулась вдруг леди Растонбэри, – а где же мадам?.. О, вот же она!
Паула Незеркофф не приняла участия в общем ликовании по поводу появления француза, оставшись сидеть в высоком дубовом кресле у камина. Огня в нем, конечно, не было: вечер выдался теплый, и певица даже изредка обмахивалась огромным веером из пальмовых листьев. Она казалась настолько отрешенной, что леди Растонбэри испугалась, не обидела ли ее чем.
– Мосье Бреон, – представила она, подводя гостя к певице. – Уверяет, что вы никогда не встречались прежде.
Неужели же это правда?
Последний раз – почти что картинно – взмахнув веером, Паула Незеркофф отложила его в сторону и протянула французу руку. Тот низко склонился над ней, и с губ примадонны слетел едва слышный вздох.
– Мадам, – сказал Бреон, – мы никогда еще не пели вместе, и виной тому мои годы. Но судьба смилостивилась надо мной, и устранила эту несправедливость.
Паула мягко рассмеялась:
– Вы слишком добры, мосье Бреон. Я преклонялась перед вашим талантом, еще когда была никому не известной скромной певичкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64