Глава тридцать шестая

— Ну, как тебе у них понравилось? — еще более рассеянным голосом, чем обычно, спросил Джильберт, когда они сели в поезд.
— Очень, — ответила Энн, у которой было ощущение, будто она провела вечер на дыбе.
— А зачем ты так странно причесалась? — так же рассеянно спросил Джильберт.
— Это — новая мода.
— Она тебе не идет. Может, для каких-то волос и годится, но не для твоих.
— Жаль, конечно, что у меня рыжие волосы, — ледяным тоном ответила Энн.
Джильберт благоразумно решил оставить эту опасную тему. Энн всегда болезненно реагировала, когда заговаривали о ее волосах. А он к тому же так устал, что вообще был не в силах разговаривать. Он откинулся головой на спинку сиденья и закрыл глаза. Впервые Энн заметила проблескивавшую у него на висках седину. Но, ожесточившись сердцем, она не стала его жалеть.
Они молча дошли до дома по тропинке, ведущей от станции к Инглсайду. Воздух был напоен запахом хвои и папоротников. Луна освещала серебрящиеся росой поля. Они прошли мимо заброшенного дома с грустными пустыми окнами, которые когда-то горели теплым домашним светом. «Как моя жизнь», — подумала Энн. Теперь для нее все было наполнено каким-то тоскливым смыслом. Белая ночная бабочка, пролетевшая мимо них, показалась ей призраком умершей любви. Потом она зацепилась ногой за ворота для крокета и чуть не упала в куст флоксов. Не могли убрать, сердито подумала она про детей. Завтра она им покажет.
Джильберт только сказал: «Осторожней!» и подхватил ее под локоть. Интересно, он так же небрежно поддержал бы Кристину, если бы она споткнулась, пока они в саду выясняли значение восхода луны?
Как только они вошли в дом, Джильберт ринулся в свой кабинет, а Энн молча поднялась в спальню, где на полу лежала холодная полоса лунного света. Она подошла к открытому окну и выглянула наружу. Пес Картера Флэгга, видно, решил сегодня ночью повыть в свое удовольствие и вкладывал в это всю свою душу. В доме, казалось, раздавался какой-то таинственный зловещий шепот, словно ее дом перестал быть ей другом.
У Энн было холодно, пусто и горько на душе. Золотой наряд жизни пожух и осыпался. Все как-то утратило смысл, все казалось далеким и нереальным.
Далеко внизу прилив, как и тысячелетия назад, ласково гладил берег. Теперь, когда Норман Дуглас срубил большую ель, из окна открылся вид на тот беленький домик, где началась их с Джильбертом совместная жизнь. Как они были счастливы там просто оттого, что они вместе, в своем собственном доме, со своими мечтами и ласками, им даже не нужны были слова! Как красочно было утро их жизни. Джильберт глядел на нее так, как не глядел ни на кого, он каждый день по-новому говорил ей: «Я люблю тебя!», и они делили счастье и печаль.
А теперь… теперь она надоела Джильберту. Мужчины такие… всегда были и всегда будут. Она думала, что Джильберт — исключение, но теперь она знает правду. И как жить с этой правдой? « У меня же дети, — тускло думала Энн. — Надо жить для них. И никто не должен ничего знать — никто! Я не хочу, чтобы меня жалели».
Что это? Кто-то бежит вверх по лестнице, перескакивая через три ступеньки сразу — как делал Джильберт в беленьком домике… как он уже очень давно не делал. Нет, не может быть, чтобы это был Джильберт. Но это он!
Он ворвался в спальню… бросил на стол какой-то пакетик, схватил Энн в объятия и закружил ее по комнате, как полоумный мальчишка. Наконец он остановился — как раз посреди потока лунного света.
— Я был прав, Энн… слава Богу, я был прав! Миссис Гэрроу поправится… так сказал онколог!
— Кто эта миссис Гэрроу, Джильберт? Ты что, с ума сошел?
— Разве я тебе не говорил? Наверняка говорил… а впрочем, это был для меня такой больной вопрос, что я просто не мог про это разговаривать. Последние две недели я прожил в такой тревоге… не мог думать ни о чем другом ни днем, ни ночью. Миссис Гэрроу живет в Лоубридже, ее лечит доктор Паркер. Он пригласил меня на консультацию… я не согласился с его диагнозом… мы чуть не подрались… я был уверен, что прав… настаивал на операции… и мы отправили ее в Монреаль. Паркер сказал, что она оттуда живой не вернется, что мы только подвергаем ее ненужным страданиям, а ее муж грозился застрелить меня из охотничьего ружья. Когда она уехала, я совсем извелся: а вдруг я ошибся, вдруг я и вправду подверг ее ненужным страданиям? И вот только что нашел у себя на столе письмо… я был прав… ее прооперировали… и она почти наверняка будет жить. Девочка моя, как я счастлив! С меня словно двадцать лет свалилось.
Энн не знала, смеяться ей или плакать — и она засмеялась. Как замечательно, что она снова может смеяться! Все вдруг встало на свои места.
— Поэтому ты и забыл про нашу годовщину? — поддразнила она Джильберта.
Джильберт выпустил ее из рук и схватил пакетик, который он бросил на стол.
— Ничего я не забыл! Две недели тому назад я заказал в Торонто вот это. Но пакет пришел только сегодня вечером. А утром мне было так стыдно, что у меня нет для тебя подарка, что я даже не упомянул про годовщину… думал, что ты тоже про нее забыла… надеялся, что забыла. А когда я сейчас вошел в кабинет, там лежало письмо Паркера и вот это. Посмотри, нравится тебе мой подарок?
Это был кулон с бриллиантом. Даже в лунном свете он горел живым огнем.
— Джильберт… а я…
— Примерь его. Как жаль, что его не прислали утром… тогда ты смогла бы надеть его к Фаулерам вместо этого старого эмалевого сердечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77