Обычный аржантейский язык будет им понятен не более, чем латынь австралийскому туземцу. В их словаре не будет слов «справедливость», «равенство», «достоинство», «свобода», «разум», «честь», «право», «братство», «любовь», «мечта». Они будут знать только полтораста — двести слов, связанных с той специальностью, для которой их будут дрессировать, и не будут понимать даже тех, кого будут дрессировать для других специальностей. Они будут слушаться только своих надсмотрщиков, одетых в определенную форму, и будут испытывать непреодолимый ужас при виде людей, одетых по-другому. Им будут доступны лишь простейшие чувства — страх, ужас, голод, жажда, потребность в размножении — и не будут доступны понятия солидарности, дружбы, самопожертвования, сознательного недовольства своим положением.
Предложение Сима Мидруба было одобрено господином Примо Падреле, посетившим инкогнито Усовершенствованный приют. Доктор Сим Мидруб, глубоко презирая могущественного гостя, почтительно выслушал его одобрение, поблагодарил за лестные слова и попросил распорядиться, чтобы заранее приступили к оборудованию родильного дома.
— Конечно, конечно! — добродушно ответил господин Падреле.
Присутствовавший при этой беседе Альфред Вандерхунт молча поклонился, давая понять, что все будет немедленно исполнено.
— С вашего позволения, сударь, — продолжал Сим Мидруб, — мне хотелось бы сказать, что уже через четыре месяца потребуется строительство дополнительных жилых и учебных корпусов, а также помещений для новых сотрудников.
— Конечно, конечно! — весело закивал глава фирмы.
Вандерхунт снова поклонился.
— Не нужно ли вам лично чего-нибудь? — благосклонно осведомился господин Падреле, но доктор Сим Мидруб холодно улыбнулся.
— Благодарю вас, сударь, мне ничего не нужно, кроме того, чем я уже располагаю.
Господин Падреле недоуменно пожал плечами. Он предпочел бы, чтобы этот неприятно корректный молодой человек получил от него солидную подачку. А впрочем, черт с ним! Уже сидя в машине, он вдруг осознал, что этот Мидруб его презирает, и ему стало смешно. Он знал нескольких таких самоуверенных молодчиков. В конечном счете все они неплохие работники. А про себя пусть думают, что хотят. Лишь бы это не отражалось на работе.
Словом, господин Примо Падреле с легким сердцем назначил Мидруба помощником Вандерхунта по научной части. И если при таком высоком положении Мидруб все же взял на себя дополнительные обязанности наблюдения за новым инструктором приюта, то это объяснялось не только необходимостью сохранения в тайне истинной природы этого заведения, но и главным образом тем, что это его забавляло. Ему была приятна мысль, что он два месяца будет водить за нос инструктора стрелкового дела, постоянно поддерживая в нем иллюзию, что он работает в лечебном учреждении. До начала марта у него было вполне достаточно свободного времени, и он мог себе позволить это развлечение.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Томазо Магараф продолжает знакомиться с Усовершенствованным курортным приютом для круглых сирот и навсегда завоевывает сердце Педро Гарго
— Ваши занятия вы будете вести после мертвого часа, — сказал доктор Мидруб Магарафу, когда они покинули столовую. — До обеда больные проведут время у конвейера и на пруду.
Они не успели дойти до круглого здания конвейера, как веселый галдеж, донесшийся со стороны столовой, дал знать, что завтрак кончился. Вскоре послышался топот ног по гравию, а еще через минуту Магараф увидел воспитанников, приближавшихся строем по два. Колонну открывали мужчины, за ними отдельным отрядом шли девушки. Позади всех уныло плелся заплаканный Педро, которого дежурный надзиратель сурово вел за руку. Свободной правой рукой бедняга то и дело смахивал крупные слезы, обильно катившиеся по его плохо выбритым щекам. Остальные воспитанники вели себя так, как и должны были вести себя ребятишки, только что плотно позавтракавшие и не отягощенные никакими заботами и мыслями. Они нестройно, но чрезвычайно азартно пели:
Дяденьку мы слушались,
Хорошо накушались.
Если бы не слушались,
Мы бы не накушались.
И снова:
Дяденьку мы слушались,
Хорошо накушались…
Входя в мастерскую, они обрывали песню и разбегались по своим местам.
Только сейчас Магараф заметил, что против каждого рабочего места на стенке висела дощечка. На дощечках не было ни надписей, ни номеров. Зато на каждой из них были нарисованы разнообразные фрукты, ягоды, животные и предметы. Шестьдесят две дощечки и шестьдесят две неповторяющиеся картинки — вот что помогало неграмотным воспитанникам господина Вандерхунта запомнить свое место у конвейера.
Половину длины конвейера занимали мужчины, половину — девушки. Сбоку на маленьких подставках лежали гаечные ключи, отвертки, детали какого-то мотора.
Надзиратель нажал кнопку на распределительной доске, раздался продолжительный и очень громкий звонок, и словно ветром сдуло с физиономий воспитанников детское, простодушное выражение. Лица у всех стали напряженные, озабоченные. Надзиратель включил рубильник, конвейер медленно тронулся, и Магараф увидел, как постепенно стал вырастать на конвейере автомобильный мотор.
Только по-детски шумные вздохи облегчения, раздававшиеся один за другим вслед за уходившим мотором, показывали, как трудно давалось воспитанникам Усовершенствованного курортного приюта бесперебойное движение тихо полязгивавшего конвейера.
— Просто невероятно! — шепнул доктор Мидруб Магарафу. — Еще две недели тому назад они никак не могли усвоить, что звонок — это сигнал на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108