е. переосмыслению, и даже на некоторое время становится крылатым. Впрочем, при изменении политической, идеологической конъюнктуры оно легко забывается, напр.:
В 1946 году, когда Жданов организовал погром Ахматовой и Зощенко, родилась у исстрадавшихся от него ленинградцев (...) невеселая шутка, грозившая шутникам, в случае доноса, немалым "сроком" (а могло обойтись и хуже). Дело в том, что была в прошлом веке так называемая "ждановская жидкость", в которой заглушали, забивали трупный запах (об этом есть и в предпоследней главе "Идиота"). Ну и, совершенно натурально, "жидкость", которой Жданов "кропил" культуру, люди, помнившие историю, не могли не прозвать "ждановской". Только она, в отличие от прежней, сама была смертельной, трупной, сама смердела, а выдавалась за идеологический нектар.
Ю. Карякин. "Ждановская жидкость", или Против очернительства
Старое специальное выражение "ждановская жидкость" было возрождено в 40-е гг. в новом специфическом значении, о котором говорит Карякин: идеология и практика удушения культуры, связанные с именем А. Жданова и шире - со сталинским тоталитаризмом. Однако и сам Карякин вызывает к жизни словосочетание, уже ставшее крылатым после ресемантизации, а затем забытое. И у Карякина оно употребляется в другом значении: тоталитарная идеология как таковая, включая неосталинизм - напр., письмо Н. Андреевой. В середине "перестройки" именно это - карякинское - выражение стало довольно модным в "демократических" кругах.
Иногда изменяется коннотация фразеологизмов, когда первоначально явно отрицательные по смыслу обороты становятся семантически нейтральными или даже положительными. Напр.: "То же самое и в сфере политики. Как страдала наша интеллигенция от того, что в СССР ей не позволяли многопартийные игры. Казалось, вот только разрешат - и, как черти из табакерки, выпрыгнут искрящиеся идеями, устремленные в будущее партии. Что же мы видим? Немцова!" (С.Г. Кара-Мурза. Матрица-2003 // Литературная газета. - 2002. № 52. - С. 2). Если здесь употребление оборота, первоначально обладавшего негативной коннотацией, еще можно мотивировать ироническим тоном, то в следующей цитате оборот, тоже относящийся к бесам, вообще теряет дурной смысл: "Русский характер - это не только "маленький человек", Акакий Акакиевич, но и "большой человек" - древний князь, гордо бросающий "Иду на вы", победитель Мамая Дмитрий Донской, казачий атаман Ермак, императрица Екатерина Великая, Суворов - имя им легион" (А.В. Гулыга Русская идея и ее творцы. - М., 1995. - С. 18). Заметим, что оба автора - люди религиозные.
В литературе и публицистике чужие слова могут обыгрываться путем различных сдвигов в оформлении. Напр., очень типично превращение утверждения в вопрос, как в заголовках М. Геллера: "Есть такая партия?" или "А прошлое ясней? Ясней? Ясней?" - здесь выражается сомнение. В сущности, то же самое можно сказать и об уже названном заголовке "Хотят ли русские войны?". Вопросительный знак, конечно, стоит и у самого Е. А. Евтушенко, но у него это негативно-риторический вопрос, т. е. отрицание, не требующее аргументов, потому что главный аргумент самоочевиден: русские, разумеется, войны не хотят, потому что хорошо помнят Великую Отечественную. Однако современное общество почти не помнит ее, не говоря о гражданской войне, оно резко поляризовано и озлоблено, и то, что для Евтушенко было аксиомой, сейчас уже не бесспорно. Что касается другой упомянутой формулировки - "Где право, где лево?", - то Геллер поставил знак вопроса, отсутствующий у Н. В. Гоголя, но в данном случае не поставил саму формулировку под сомнение, как в перечисленных случаях, а лишь применил ее к другой ситуации.
С большой художественной силой тем же приемом пользуется М. И. Цветаева в "Диалоге Гамлета с совестью":
- На дне она, где ил
И водоросли. Спать в них
Ушла, - но сна и там нет!
- Но я ее любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
- Гамлет!
- На дне она, где ил:
Ил! ... И последний венчик
Всплыл на приречных бревнах ...
- Но я ее любил,
Как сорок тысяч...
- Меньше
Все ж, чем один любовник.
На дне она, где ил.
- Но я ее
любил??
Возможна передача лишь части хорошо известной цитаты. Пример такого рода - уже упомянутое заглавие статьи М. Геллера "Минус советская власть" (правда, это не частичная цитата, а реминисценция). Другое заглавие его же статьи - "Беззастенчиво": обыгрывается скандально известное заявление К.Н. Леонтьева "Нужно властвовать беззастенчиво" (т.е. власть, в силу своей божественной природы, может чинить любой произвол, не считаясь ни с кем и ни с чем, - заявление, чрезмерное даже для полицейского государства второй половины XIX в.).
У Б.Л. Пастернака в поэме "Девятьсот пятый год" глава "Детство" начинается словами "Мне четырнадцать лет". А.А. Вознесенский, чьи молодые годы прошли в общении с Пастернаком, назвал свои художественные мемуары "Мне 14 лет" - графическое различие в данном случае, указывая на преемственность (поскольку цифровая запись синонимична буквенной), в то же время разграничивает воспоминания разных людей. Можно было бы предположить, что это различие разграничивает человеческие характеры: Пастернак более привержен к словам, Вознесенский - к числам, но, возможно, это и преувеличение.
Фигура умолчания (апосиопесис)
Наши читатели еще помнят шок, пережитый ими несколько лет назад" после выхода в СССР романа Э. Лимонова "Это я, Эдичка!", где не было почти ни одного предложения без мата. Потом автор утверждал, что "Эдичка" - это не он, а совершенно другое лицо с тем же именем, приме-тами и биографией и что нецензурная стилистика романа порождена исключительно художественной необходимостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47