Он узнал ее: это была дедова кобыла. «Жеребая», - догадался Ельцин. И приблизился к лошади. Та, испугавшись, отскочила в сторону, вырвала из земли кол. Но уйти ей не удалось. Запутавшись в высокой траве, гнедая кляча тяжело рухнула набок. И тут черная ярость охватила его: «Ах, так ты - бежать? Не слушаться? Меня не слушаешься, сволочь?!» Он схватил с земли булыжник и принялся бить упавшую лошадь - по шее, по голове, по глазам. С каждым ударом камень чавкал, кровь побежала ручьем, на голове лошади треснула шкура, и показалась бело-розовая кость. А он все бил и бил уже затихшее бездыханное животное - бил с оттягом, выхаркивая воздух, словно рубил дрова. И остановился лишь тогда, когда сквозь кровавый туман бешенства увидел, чтоб бьет не кобылу, а окровавленную пожилую женщину, крестьянку, - то ли собственную жену, то ли мать.
Она лежала, оцепеневшая и почти остывшая, на пшеничном поле, и кровь пропитывала сначала стебли, потом колосья, потом зерна стали кровавыми и затвердели. «Убил», - с удовлетворением отметил он и стал вытирать окровавленные руки о траву - кровь не оттиралась.
«Что за чертовщина приснилась? - подумал Ельцин, открывая глаза. - Что это я - на том свете, что ли, побывал?» Он попытался удержать в памяти увиденное, но цветная и яркая картина расползлась, растаяла, словно гнилое лоскутное одеяло, и он начисто и навсегда забыл видение. Остались только страх пополам с бешенством. Но постепенно и они отступили. И он снова уснул. Проснулся, когда самолет уже стоял на посадочной полосе, заглушив моторы.
- Глянь-ка! Журналюги уже здесь! - с досадой пробасил Сосковец. - Что будем говорить? - обратился он к Коржакову. Но тот уже исчез за бронированными дверьми салона связи. Здесь радист-шифровальщик соединил его с начальником группы охраны аэропорта Домодедово.
- Какая сволочь пропустила журналистов? - кричал он начальнику охраны, пожилому полковнику, у которого от каждого слова Коржакова артериальное давление поднималось на двадцать миллиметров.
- Так ведь приказа не пускать не было. У всех пропуска в порядке, - с трудом шевеля губами, выдавил из себя почерневший генерал.
- «Не было, не было!» - злобно передразнил его Коржаков. - Думать надо! У тебя что - между погонами голова или ночной горшок?
- Голова, - признался полковник.
- А я думаю, что горшок с дерьмом. И генеральские погоны рядом парашей находиться не могут.
- Так точно, не могут, - почти теряя сознание, согласился начальник группы. И, собрав последние остатки мужества, спросил: - Когда сдавать дела, Александр Васильевич?
- Какие дела? Что за дела ты еще выдумал? Ну и народ в моем ведомстве работает! Чуть дашь по рогам - дела бегут сдавать! - он перевел дух. И сказал извиняющимся тоном. - Ты, Сергеич, не сердись на меня… Не прав я. Телевизор смотрел? Репортаж из Ирландии показывали?
- Показывали.
- Ну вот видишь… И что говорили? Почему не вышел президент?
- Ничего не говорили. Сказали, что в Шенноне самолет президента встретил ихний премьер. С ним имел беседу вице-премьер Сосковец…
- Понятно, - и Коржаков отключил связь.
- Товарищ генерал! - сообщил ему радист. - Михаил Никифорович Полторанин на связи - по каналу один.
- Давай!
Полторанин, бывший ведущий корреспондент газеты «Правда» по отделу партийной жизни, учивший всю страну коммунизму, верно служил Ельцину, так же как и Коржаков, но по другой причине. Коржаков пришел к Ельцину из благородства, когда тот был один и изгнан, и предложил свою службу. Правда, рассказывая об этом эпизоде из своей жизни, Александр Васильевич из скромности умалчивал, что уже тогда знал: Запад сделал ставку на Бориса и бросит все свои силы, все ресурсы, всю мощь, вплоть до военной, чтобы хозяином Кремля стал человек, который был бы обязан Западу всем и отрабатывал свой долг исправно и до гробовой доски. Полторанин тоже давно понял суть человека, с которым его связала судьба, но бросить его не мог по другой причине: ему просто некуда было идти. Его ненавидели как бывшие коллеги-коммунисты, так и новые сокорытники-демократы. И те, и другие постоянно спрашивали Полторанина, когда же он лгал? Когда по зову души работал в «Правде»? Или когда, опять же по зову души, стал ее уничтожать, демонстрируя свой антикоммунизм - такой же дремучий, как коммунизм?
- Ну что там? - спросил он не здороваясь.
- Да опять нажрался, как скотина. Стыдно людям в глаза смотреть, - ответил Коржаков.
- Что говорить будем?
- Не знаю, - вздохнул Коржаков. Он помолчал. И тут его осенило: - Знаешь, надо валить все на меня! Президент устал, заработался… а тут разница во времени… В общем, заснул. А я попрал своими лакейскими ногами дипломатический протокол и запретил будить нашего родного, притомившегося… Из соображений личной преданности и в силу своей беспринципности.
- Хорошо, конечно, - сказал Полторанин. - Но никто не поверит. Пока, - он отключился.
Выйдя в салон, Коржаков увидел, что Ельцин сидит в той же позе на диване и с интересом разглядывает свои новые сухие штаны.
- Это чьи? - спросил он Коржакова. - Форменные?
- Да, форменные. Командир экипажа уступил. Пришлось ему сажать самолет в трусах. Говорит, что никогда еще не сидел за штурвалом без штанов.
Ельцин ухмыльнулся.
- Надо наградить мужика!... Героя… Героя России давать, наверное, многовато, но насчет ордена надо подумать. Выручил все-таки. Президента, а не кого-нибудь! Ленина надо бы ему или Трудового Красного Знамени.
- Так вы же отменили эти ордена, - напомнил Коржаков. - Дайте ему новый орден «За заслуги перед Отечеством».
- Можно, - согласился президент. - Нет, лучше я дам ему Андрея Первозванного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47