ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Историчность литературы становится очевидной именно в точках пересечения синхронии и диахронии. В таком случае должна быть возможность описать литературный горизонт определенного исторического момента как синхронную систему, в соотнесении с которой данная литература может быть вместе с тем воспринята диахронически, через отношения разновременности, а произведения поняты как актуальные или неактуальные как модные, устаревшие или "написанные на века", как опередившие иди упустившие свое время. Если с продуктивно-эстетической точки зрения литература, существующая одновременно, распадается на гетерогенное многообразие разновременного - на произведения, отмеченные различными моментами жанрового, по-разному оформленного времени (как видимое в его мнимой одновременности звездное небо распадается для астронома на точки самой разной временной отдаленности}, то с точки зрения рецептивной эстетики это многообразие литературных явлений вновь соединяется в единстве общего горизонта литературных ожиданий (воспоминания, предвосхищений) публики, воспринимающей и соотносящей эти произведения между собой, как явления своей современности.
Всякая синхронная система обязательно включает в себя в качестве неотъемлемых структурных элементов свое прошлое и свое будущее, поэтому в синхронном срезе потока литературной продукции сделанном в определенный исторический момент времени, обязательно содержатся как предыдущие, так и последующие срезы диахронического ряда. Кроме того, как и в истории языка, здесь можно выявить постоянные и переменные факторы, которые могут быть локализованы в качестве функций системы. Дело в том, что в литературе тоже есть своего рода грамматика и синтаксис с их относительно жесткими связями. Это структура уже традиционных и еще не канонизированных жанров, способов высказывания, разновидностей стиля, риторических фигур. Им противостоит более гибкая область - литературные сюжеты, архетипы, символы и метафоры. Исходя из этого можно попробовать разработать для истории литературы нечто аналогичное тому, что Ханс Блуменберг постулировал и обосновал своей исторической логикой вопроса и ответа для истории философии, использовав в качестве материала примеры переломных эпох, и особенно соотношение христианской теологии и философии, - то есть "формальную систему объяснения мира (...), в структуре которой находят свое место перераспределения, образующие процессуальный характер истории, включая и радикальные эпохальные переломы". Если субстанциальное представление о самопорождающейся литературной традиции преодолевается только в функциональном объяснении отношений производства и рецепции литературы (понимаемых как процесс), то и за преображенными литературными формами и содержаниями можно видеть структурные изменения в литературной системе миропонимания, которые позволяют зафиксировать смену горизонта ожидания в процессе эстетического опыта. Исходя из этих посылок можно было бы прийти к начаткам такого изложения истории литературы, которая не должна была бы ни стремиться к более чем известным вершинам традиционных шедевров, ни теряться в низинах исторически более не артикулируемой полноты всех текстов. Проблема отбора материала, значимого для новой истории литературы, может быть решена нетрадиционным способом, т.е. с помощью синхронного рассмотрения: изменение горизонта в историческом процессе литературной эволюции можно не только отслеживать, распутывая различные факты и связи в их диахронии, но и устанавливать, анализируя изменения элементов синхронной литературной системы, сопоставляя их с данными анализа последующих синхронных срезов. В принципе описывать литературу через историческую смену таких систем было бы возможно, перебирая любые пересечения синхрония и диахронии. Между тем историческое измерение литературы, ее утраченная (как в традиционной, так и в позитивистской истории литературы) событийная непрерывность, может быть восстановлена только в том случае, если историк литературы обнаружит и высветит такие срезы литературы и такие произведения, в которых процессуальный характер литературной эволюции артикулируется в его исторических моментах и эпохальных цезурах. Эта историческая артикуляция, однако, зависит не от статистики и не от субъективного произвола историка литературы, а только от истории воздействия - т.е. от того, "что последовало за событием", что конституирует взаимосвязи литературы для современного читателя или исследователя как предысторию ее нынешнего состояния.
XII
Задача построения истории литературы будет завершена лишь тогда, когда литературная продукция предстанет не только в синхронии и диахронии соотношения систем, но и в качестве особой истории, а значит, и в присущем только ей отношении к общей истории. Это отношение не исчерпывается тем, что литература любого времени несет в себе некий образ общественной жизни: типизированный, идеализированный, сатирический или утопический. Общественная функция литературы с ее подлинными возможностями проявляется только там, где литературный опыт читателя переходит в горизонт ожиданий его повседневной жизненной практики, изменяя при этом его понимание мира и тем самым воздействуя и на социальное поведение.
В социологии литературы функциональная взаимосвязь литературы и общества чаще всего раскрывается в узких границах метода, лишь внешне заменившего классический принцип imitatio naturae. Согласно его определению, литература - это изображение наличной действительности, соответственно понятие "реализма" XIX века (стиля, обусловленного эпохой) выдвигается им в качестве литературной категории раг ехсеllence.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Всякая синхронная система обязательно включает в себя в качестве неотъемлемых структурных элементов свое прошлое и свое будущее, поэтому в синхронном срезе потока литературной продукции сделанном в определенный исторический момент времени, обязательно содержатся как предыдущие, так и последующие срезы диахронического ряда. Кроме того, как и в истории языка, здесь можно выявить постоянные и переменные факторы, которые могут быть локализованы в качестве функций системы. Дело в том, что в литературе тоже есть своего рода грамматика и синтаксис с их относительно жесткими связями. Это структура уже традиционных и еще не канонизированных жанров, способов высказывания, разновидностей стиля, риторических фигур. Им противостоит более гибкая область - литературные сюжеты, архетипы, символы и метафоры. Исходя из этого можно попробовать разработать для истории литературы нечто аналогичное тому, что Ханс Блуменберг постулировал и обосновал своей исторической логикой вопроса и ответа для истории философии, использовав в качестве материала примеры переломных эпох, и особенно соотношение христианской теологии и философии, - то есть "формальную систему объяснения мира (...), в структуре которой находят свое место перераспределения, образующие процессуальный характер истории, включая и радикальные эпохальные переломы". Если субстанциальное представление о самопорождающейся литературной традиции преодолевается только в функциональном объяснении отношений производства и рецепции литературы (понимаемых как процесс), то и за преображенными литературными формами и содержаниями можно видеть структурные изменения в литературной системе миропонимания, которые позволяют зафиксировать смену горизонта ожидания в процессе эстетического опыта. Исходя из этих посылок можно было бы прийти к начаткам такого изложения истории литературы, которая не должна была бы ни стремиться к более чем известным вершинам традиционных шедевров, ни теряться в низинах исторически более не артикулируемой полноты всех текстов. Проблема отбора материала, значимого для новой истории литературы, может быть решена нетрадиционным способом, т.е. с помощью синхронного рассмотрения: изменение горизонта в историческом процессе литературной эволюции можно не только отслеживать, распутывая различные факты и связи в их диахронии, но и устанавливать, анализируя изменения элементов синхронной литературной системы, сопоставляя их с данными анализа последующих синхронных срезов. В принципе описывать литературу через историческую смену таких систем было бы возможно, перебирая любые пересечения синхрония и диахронии. Между тем историческое измерение литературы, ее утраченная (как в традиционной, так и в позитивистской истории литературы) событийная непрерывность, может быть восстановлена только в том случае, если историк литературы обнаружит и высветит такие срезы литературы и такие произведения, в которых процессуальный характер литературной эволюции артикулируется в его исторических моментах и эпохальных цезурах. Эта историческая артикуляция, однако, зависит не от статистики и не от субъективного произвола историка литературы, а только от истории воздействия - т.е. от того, "что последовало за событием", что конституирует взаимосвязи литературы для современного читателя или исследователя как предысторию ее нынешнего состояния.
XII
Задача построения истории литературы будет завершена лишь тогда, когда литературная продукция предстанет не только в синхронии и диахронии соотношения систем, но и в качестве особой истории, а значит, и в присущем только ей отношении к общей истории. Это отношение не исчерпывается тем, что литература любого времени несет в себе некий образ общественной жизни: типизированный, идеализированный, сатирический или утопический. Общественная функция литературы с ее подлинными возможностями проявляется только там, где литературный опыт читателя переходит в горизонт ожиданий его повседневной жизненной практики, изменяя при этом его понимание мира и тем самым воздействуя и на социальное поведение.
В социологии литературы функциональная взаимосвязь литературы и общества чаще всего раскрывается в узких границах метода, лишь внешне заменившего классический принцип imitatio naturae. Согласно его определению, литература - это изображение наличной действительности, соответственно понятие "реализма" XIX века (стиля, обусловленного эпохой) выдвигается им в качестве литературной категории раг ехсеllence.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20