Односторонность как марксистской, так и формальной теории литературы привела к противоречию, разрешить которое можно, только введя новое соотношение исторического и эстетического анализа.
Исходный и постоянно повторяющийся вызов марксистской теории литературы заключается в том, что она отказывает искусству так же как и другим формам сознания - морали, религии или метафизике в собственной истории. История литературы, искусства не могут сохранять "видимость своей самостоятельности", если считать, что все их достижения предопределены материальным производством и общественной практикой человека и что художественное производство является частью "действительного жизненного процесса" освоения природы, определяющего труд или историю развития человечества. И только благодаря отображению этого "жизненного процесса как деятельности" "история перестает быть собранием мертвых фактов". Таким образом, литература и искусство могут быть процессуально рассмотрены "только в отношении к практике исторического человека", "в их общественной функции" (Вернер Краусс) и осознаны как один из "способов человеческого освоения мира", представлены как часть общего процесса истории, в котором человек, преодолев состояние природности, выращивает в себе человека (Карел Козик).
Эта программа, только намеченная в "Немецкой идеологии" (1845/46) и других ранних работах Маркса, еще ждет своей реализации, по крайней мере - в рамках истории искусства и литературы. Едва возникнув, марксистская эстетика оказалась втянутой в дискуссии о "Зикингене" (1859), одним из главных предметов которых были понятия эпохи и жанра.
Эта тема - проблема подражания и отражения в литературе реализма - продолжала царить и в спорах между Лукачем, Брехтом и другими об экспрессионизме (1934 - 1935 гг.). Реалистическая теория искусства XIX века, позднее, в период сталинизма, возведенная в XX веке в догму социалистического реализма и post festum приписавшая себе из истории литературы великих романистов - Стендаля, Бальзака и Флобера, была провокационно направлена ныне уже забытыми литераторами (Шанфлери, Дюранти) против далеких от действительности романтиков. Сама же она находилась и продолжает находиться в знаменательной зависимости от классической эстетики imitation naturae.
В то время как утверждалось новое понятие искусства (как "символа человека творящего", как реализации неосуществленного, как конструктивной или порождающей действительность потенции в противоположность "метафизической традиции тождества бытия и природы и определения человеческого творения как подражания природе"), марксистская эстетика по-прежнему видела для себя необходимость легитимации через теорию отражения. Хотя в своем понятии искусства она подменила "природу" "действительностью", затем она вновь наделила предпосланную искусству действительность сущностными чертами мнимо преодоленной природы - образцовой обязательностью и сущностной полнотой. В сравнении с первоначально антинатуралистической позицией, характерной для марксистской теории литературы, сведение ее к идеалу подражания (мимесиса) буржуазного реализма невозможно расценить иначе, как рецидив самого грубого материализма. Доктринерская критика современного искусства и литературы марксистскими эстетиками, вплоть до недавнего времени отвергавшими их как декадентство, не знающее "истинной действительности" не должна была бы игнорировать историю искусства, построенную на понятии труда у Маркса, на диалектике природы и труда, взаимодействия материальных условий и предметной практики. Дискуссия последних лет, постепенно разрушавшая эту негативную оценку современного искусства, может быть понята как запоздалое признание марксистской эстетикой необходимости восстановить в правах представление о творческом, создающем новую действительность характере искусства, долгое время подавлявшееся идеей отражения как главной функции произведения искусства.
Ортодоксальная теория отражения так же не давала решить эту задачу диалектико-материалистической истории литературы, как в близкую к ней проблему определении производства литературных форм (и последующего их воздействия) как самостоятельного вида предметной практики. Проблема историко-процессуальной связи литературы и общества была упрощена в работах последователей Плеханова, сводящих культурные явления к экономическим, общественным или классовым эквивалентам, которые в качестве базиса (пред-заданной действительности) детерминируют возникновение искусства и литературы и объявляют их тем самым всего лишь вторичной действительностью. "Тот, кто исходит из экономики как чего-то данного и ни к чему более не сводимого, глубочайшей первопричины и единственной реальности, не допускающей более никаких вопросов, тот превращает экономику в ее результат, в вещь, в автономный фактор истории и занимается тем самым фетишизацией экономики". "Идеология экономического фактора", которую столь сурово критикует здесь К.Козик, принуждает строить историю литературы параллельно внелитературным процессам, что постоянно опровергается исторически явленной литературной продукцией как в ее синхронном, так и в диахронном измерении.
Литература во всем многообразии ее форм допускает отсылку к экономическому процессу, но лишь отчасти, и то не к его конкретным обстоятельствам. До сих пор изменения экономической и социальной структуры общества происходили чрезвычайно медленно, сопровождаясь едва заметными цезурами и не слишком шумными революциями. Так как число устанавливаемых в "базисе" детерминант оставалось явно недостаточным для гораздо более изменчивой литературной продукции в "надстройке", конкретное многообразие произведений и жанров вынужденно объяснялось с помощью все тех же факторов или гипостазированных понятий:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20