Но ничего не помогло, и весной остался Яков один с маленьким
Иоськой. Тяжко и пусто было в хате, плакал без матери ребенок, плакал
вместе с ним и отец. Понемногу наладилась кое-как жизнь. Снова взялся Яков
за свое ремесло сапожника, снова стали звать его люди поиграть на
свадьбах, только часто теперь во время игры забывался вдруг Яков и,
глубоко задумавшись, неожиданно переходил с веселых плясовых мотивов на
грустные еврейские мелодии или на свой любимый вальс. За это на хуторе и в
селах люди в глаза и за глаза стали называть Якова "малахольным", а бывали
случаи, когда разобидевшиеся хозяева выгоняли его со свадьбы за
неподходящие к празднеству похоронные мелодии.
Ничего этого не знала бы Динка, если б не Федорка. Однажды, обегав вместе
соседние села, девочки неожиданно попали на "весилля". Там в первый раз
Динка услышала скрипку Якова. И пока Федорка с восхищением считала ленты и
намисто молоденькой невесты, Динка не сводила глаз с угла, где сидел
музыкант. Прижав к подбородку скрипку и полузакрыв глаза, он играл по
требованию разгулявшихся гостей то польку, то краковяк, то казачка. Рядом,
тесно прижавшись к его коленям, стоял совсем маленький мальчик. На голове
у него золотистым барашком вились давно не стриженные кудри, большие синие
глаза с напряженным, недетским выражением следили за отцом, тонкое нервное
личико пугливо морщилось от громких визгливых выкриков и топота сапог.
Когда кто-нибудь из гостей или хозяев протягивал мальчику кусок пирога или
другое лакомство, он ежился, прятал назад руки и теснее прижимался к отцу.
Но отец не обращал ни на что внимания. Казалось, что веселые плясовые
мотивы, которые он сам извлекал из своей скрипки, болезненно резали его
слух, и все время, пока он играл по требованию хозяев, какая-то
недоумевающая горькая улыбка не сходила с его длинного бледного лица. И
вдруг в самый разгар веселья, когда сам хозяин пошел вприсядку вокруг
своей дородной сватьи в зеленой сборчатой юбке, когда гости, хлопая в
ладоши, вытолкнули на середину чубатого жениха и застыдившуюся невесту,
лицо музыканта приняло какое-то новое, важное и проникновенное выражение,
а скрипка, протяжно вздохнув, перешла на тоскливую мелодию.
У Динки оборвалось сердце, ей почудилось, что кто-то жалобно, страстно и
безнадежно зовет на помощь. Она схватила за руку Федорку, но вокруг все
затопало, загоготало, закричало:
- Эй ты, малахольный, куда тебя занесло?
- Грай гопака, бисова душа!
- Не наводи тоску, чтоб тебя свиньи съели!
- А ну влейте ему в глотку горилки!
- Замолчи, кажу, тоску наводить, а то выгоню к чертовой матери! - стучал
кулаком подвыпивший хозяин.
- Тато, тато... - подняв к отцу испуганное личико и цепляясь худенькими
ручонками за его рукав, шептал Иоська. - Тато! Грай веселую, бо нас
выгонят, тато!
- Грай гопака! - стучали ногами гости.
- Тато, тато... - плакал ребенок.
- А? Что такое? Чего ты хочешь, Иосенька? - словно проснувшись, спрашивал
отец и, опустив скрипку, тревожно смотрел на сына. - Чего ты плачешь, мой
сыночек?
- Тато, грай веселую, - вздрагивая от слез, повторял мальчик.
- Что? Веселую? Ну? Почему нет? Гости хотят веселую? Так ты бы так и
сказал, а зачем плакать? - Вытирая клетчатым платком слезы сына и
обращаясь к притихшим гостям с мягкой, словно извиняющейся улыбкой, он
добавил: - Я же понимаю... Гопак так гопак! Я могу все, что угодно.
Пожалуйста! А зачем делать такой шум? - Он поднял смычок и, склонив набок
голову, заиграл гопак.
Динка бросилась из хаты. Федорка догнала ее уже на краю села. До хутора
было версты полторы. Девочки шли по пыльной проселочной дороге. По обеим
сторонам колосилась рожь, усатые колосья с тихим сухим шелестом склонялись
на тропинку, месяц светил на запрятавшиеся во ржи васильки, где-то далеко,
лениво ворочая колесами, скрипела телега, а Динка жадно выспрашивала у
Федорки все, что она знала про музыканта.
- Я ж тебе кажу, что он малахольный, ну, як то прямо сказать, с ума
рехнулся, бо у него была жинка Катря. Красива-красива... И они дуже
любились... А потом она застудилась и померла. Вот перед тем, как вам
приехать на хутор, она в тот год и померла. Иоське только четвертый
годочек шел.
- Подожди, ведь ты же говорила, что этого музыканта зовут Яков... -
сдвинув брови, допытывалась Динка. - Так почему же люди не называют его
настоящим именем, а придумывают всякие дурацкие прозвища?
- Да кто как. А чаще всего просто малахольным.
- Да ты что? С ума сошла? - Динка даже не находила слов от возмущения и,
остановившись на дороге, молча смотрела на подругу.
- Чего? - растерялась Федорка. - То ж правда... Ты ж сама чула... Нема у
него постоянного имени, а кто как хочет, так и называет, - невинно
повторила Федорка.
- У каждого человека есть имя, а у этого музыканта такой талант, а ему
всякие дураки смеют кричать "малахольный"! И его мальчик Иоська плачет.
Что же это? Да у тебя-то у самой есть сердце, Федорка? - дрожа от
волнения, спросила Динка.
- Ну, а як же... У всякой людины есть сердце, - тихо проронила Федорка.
Бойкое, ясноглазое лицо ее при свете месяца затуманилось, и, взглянув на
Динку, она просто сказала: - Тебе жаль, и мне жаль. Такой жаль на сердце
поднимается, когда он заиграет свою музыку. То он по жинке скучает. Она
дуже его скрипку любила. Моя мать часто до Катри ходила, она и старого
лесника знала...
Федорка рассказывала не спеша. Динке представлялась одинокая, затерянная в
лесу хата, где раньше так счастливо и весело жили трое людей. Потом
Федорка замолчала и прибавила шагу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17