.. Хорошо, что комендант нализался, как свинья,
и дрыхнет, и будет дрыхнуть до утра, а то не избежать бы тебе, тварь
болотная, карцера в половину роста...
- Вперед! - шепотом скомандовал Клод.
Они поползли. Каждый к своей цели. Калинов к сторожевой вышке справа,
Игорь - к такой же вышке - слева. Клод, Вита и Аля тянули мешок
с зарядами, чтобы несколькими взрывами пробить проход в рядах колючей
проволоки. За ними подтягивались арбалетчики, чтобы, когда грохнут
взрывы и пулеметы будут нейтрализованы, рвануться в проход и успеть
добежать до казармы прежде, чем гвардейцы успеют прийти в себя. И
быстро и хладнокровно засыпать их стрелами...
А оставшихся в живых офицеров, думал Калинов, мы повесим в воротах
лагеря - прямо под транспарантом "Боже! Прости нам грехи наши!",
- и они будут болтаться в веревочных петлях, которые они приготовили
для нас, жирные борова в оранжевых мундирах, густо пахнущие заморским
одеколоном, а мы с удовлетворением будем думать о том, что этим, по
крайней мере, грешить уже не доведется... Вот только куда мы денем
всю эту ораву освобожденных уродов в истлевших комбинезонах? Куда
мы денем всех гниющих заживо, слепых от радиационных ожогов полутрупов,
подумал он и тут же отбросил эту мысль, потому что мысль была не из
тех, с которыми ходят на колючую проволоку.
Он подобрался к самому основанию вышки, осторожно встал, чтобы проще
было бросать, и достал гранату из кармана. Осталось выдернуть чеку
и, дождавшись сигнала, швырнуть гранату туда, наверх, в подарок Диего,
сидевшему в испачканных штанах, и неведомому музыканту с грубым голосом.
И тут кто-то сказал сзади вкрадчиво: "Салют, деточка!", и
сквозь кольчугу Калинов почувствовал, как в спину ему уперлось что-то
твердое. Раздался громкий смех, и опять вспыхнули прожекторы, заливая
все вокруг ослепительным светом. Как на стадионе. И Калинов понял,
что их действительно ждали. Он сжался, соображая, как бы подороже
продать жизнь, но тут сзади закричала Вита, и столько муки было в
ее голосе, что он на мгновение потерял голову.
А потом со стороны оврага, где сидели ребята из резерва, вдруг ударила
молния, ударила прямо по вышке над ним, и вышка вспыхнула как порох,
и в огне кто-то завыл и завизжал нечеловеческим голосом, а молния
уже ударила по другой вышке, мимоходом срезала кусок проволочной изгороди
вместе с железобетонным столбом, и теперь гасила - один за другим -
прожекторы. И тут Калинов понял, что это луч лайтинга, и оглянулся,
и увидел, что тот, кто сказал ему "Салют!", тоже смотрит в
сторону оврага, на эту удивительную молнию. И тогда Калинов ударил
его гранатой прямо в висок. Гвардеец удивленно хрюкнул и кулем упал
под ноги. Конечности его судорожно задергались, он перевернулся на
спину и замер, и Калинов увидел в свете последнего прожектора лицо
белобрысого Вампира с широко открытыми мертвыми глазами. А к прожектору
уже подбирался луч лайтинга, по дороге сваливший трубу крематория,
и она, подрубленная под основание, неторопливо, как в рапид-съемке,
рушилась вниз, рассыпаясь на куски. Наверху взвыли в последний раз
и замолкли, только что-то чавкало и хлюпало, словно там топили на
сковородке свиное сало. И тогда, по-прежнему сжимая в правой руке
гранату, а левой доставая из-за спины арбалет, Калинов бросился к
проходу в колючей проволоке.
- А-а-а! - надсадно заорал он. - Грехи вам простить?!
Ослепительная молния ударила прямо в казарму, на месте ее вспух огненный
шар, и внутри шара тоже выли, заходясь от муки, десятки глоток.
- Я прощу вам грехи! - рычал Калинов, летя вперед.
Ему показалось, что сердце его не выдержит натиска ненависти и взорвется,
разлетится на десятки пылающих кусков, но сейчас это было совершенно
неважно.
А потом они выстроили оставшихся в живых ошалелых гвардейцев в шеренгу.
И пока узников выводили из лагеря, Калинов ходил вдоль шеренги, отбирал
у гвардейцев шпаги и заглядывал им в глаза, пытаясь увидеть в их глубине
что-нибудь звериное. Но это были обычные человеческие глаза, только
отупелые от страха.
И вот тут Калинову захотелось посмотреть на их сердца. Не может быть,
чтобы у них в груди бились обыкновенные человеческие сердца...
- Ай, мамочка! - вскрикнула Аля.
И Калинов увидел черный зрачок пистолета, нацеленный ему в голову,
и прищуренные глаза жирного борова, устремленные прямо на его переносицу:
видимо, туда должна была попасть пуля.
Хриплый голос проскрипел:
- Не двигаться!.. Иначе я раскрою череп вашему приятелю!
Никто и не двинулся. Но оранжевый вдруг крутнул головой, как будто
воротничок форменной рубашки жал ему шею, вскрикнул и, выронив пистолет,
ничком упал на плац.
А мимо, спотыкаясь, брели уроды в истлевших комбинезонах; те, кто
был зрячим, ненавидяще смотрели на гвардейцев, и слышался мерный стук
деревянных башмаков, а над всей этой бесконечной, вызывающей тошноту
колонной висел гул, как будто узники пели песню. Но они не пели, они
плакали, и девчонки рыдали вместе с ними, и оказалось, что это большое
счастье - принести свободу истерзанным людям. А потом Вита взяла
чей-то лайтинг, сдвинула предохранитель, и Калинов понял, что она
сейчас положит оранжевых, всю шеренгу, хладнокровно, в упор и, оцепенев
от ненависти, будет смотреть, как они издыхают, булькая кипящей кровью.
Над миром повиснет смрад, а Вита будет смотреть и смотреть, не имея
сил оторваться, тупо и завороженно, до тех пор, пока с ней не начнется
истерика...
- Стоп! - крикнул Клод.
И все исчезло: колючая проволока и бараки, гвардейцы и уроды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27