горе отняло у него последние силы. Через четверть часа он приблизился к подножию виселицы не больше, чем на шаг. Телега тем временем скрылась из виду. Сэр Джон умолял людей, стоявших вокруг, передать, что он хорошо заплатит похитителям за их добычу. Доброхоты пытались исполнить его просьбу, сообщение некоторое время передавали по цепочке, но потом она оборвалась.
В конце концов сэр Джон потерял надежду. Проклинал себя за то, что не предугадал хода событий, он, пошатываясь, побрел к фаэтону. Толпа редела. Сэр Джон сел в свой экипаж и, полный скорби, отправился в Чертси, терзаясь чувством вины: он так и не отдал последнего долга сыну своего покойного друга.
В поместье в те дни царил дух уныния. И Эвелин, и Дамарис не показывались на глаза сэру Джону, ссылаясь на недомогание. Эвелин была в ужасе от содеянного. Она полагала, что арест и казнь капитана Гейнора связаны с тем, что лорд Понсфорт опознал его, выследив влюбленных в саду. А ведь это она, Эвелин, вызвала его светлость письмом в Чертси, она проводила его в сад, чтобы он сам увидел свою невесту в объятиях другого.
С ее стороны это была мелкая месть, хоть она сама толком не понимала, за что мстит Дамарис. Эвелин желала лишь досадить кузине, она и не помышляла о столь трагических последствиях. Она была убита горем и сознанием своей вины. Страдания пробудили ее спавший доселе ум и разбудили в ней женщину. Эвелин не видела Дамарис уже десять дней — с того злополучного происшествия в саду. Она боялась взглянуть в глаза Дамарис, а теперь, когда отец привез весть о казни их гостя, ее обуял страх. Но потом она узнала, опять же от сэра Джона, еще более страшную новость: капитана Гейнора повесили. В своем безысходном отчаянии Эвелин хотела умереть. Она никогда больше не посмеет взглянуть на Дамарис. В ту ночь Эвелин не сомкнула глаз. Она называла себя убийцей. В сумрачный предрассветный час она поднялась, упала на колени возле постели и принялась молиться — не Богу, а духу капитана Гейнора. Эвелин молила его о прощении. Полагая, что дух, покинувший тело, обладает высшим знанием, Эвелин, заливаясь слезами, призналась, что замышляла сущий пустяк, а не катастрофу. Знай она, к каким последствиям приведет ее поступок, она бы никогда его не совершила. Она нашла некоторое утешение в том, что капитан Гейнор теперь все понимает, а все понять — значит все простить.
На следующее утро после приезда домой сэр Джон, собравшись с силами, принялся расспрашивать жену о пребывании капитана в их доме. Леди Кинастон с присущей ей непоследовательностью и любовью к пустячным подробностям рассказала ему, как девушки обманули капитана Гейнора. Он понял из ее рассказа и ответов на вопросы, что капитан ухаживал за Дамарис, полагая, что ухаживает за Эвелин; узнал он и о том, что Понсфорт приезжал в Монастырскую ограду в тот день, когда арестовали капитана Гейнора, и мысленно связал оба события. Сэр Джон не знал лишь о том, что отвратило Дамарис от Гарри Гейнора, как ранее от лорда Понсфорта, разоблаченного им самим.
Сэр Джон сидел у себя в кабинете, размышляя над трагическими событиями и вспоминая Гейнора-старшего, друга, который был сэру Джону ближе брата. Он благодарил Бога, что его друг не дожил до такой беды. Вспоминал он и свою мечту — женить Гарри на своей единственной дочери. Теперь он понимал, что мечте этой не суждено было сбыться. Впрочем, это уже не имело значения. Для Эвелин так было лучше — хорошо, что она его не любила. Вдруг сэр Джон резко выпрямился: в голову ему закралось страшное подозрение. Оно побудило сэра Джона встать и снова отправиться к жене.
— Что с Эвелин? — спросил он.
— Не знаю, мой дорогой. Девочка очень эксцентрична и своевольна, — леди Кинастон вздохнула. — Она никогда не открывала мне своих тайн.
— Давно ей не можется? Давно она не выходит из комнаты?
Леди Кинастон задумалась:
— Пожалуй, с тех пор, как капитан Гейнор покинул нас.
«Вот и ответ на мой вопрос», — подумал сэр Джон. Да, его дочь настиг тот же удар. Она страдала от безответной любви к капитану. Его сердце преисполнилось боли за дочь, сочувствия к ней, и сэр Джон тут же пошел в ее комнату.
Эвелин сидела у окна, безучастно сложив на коленях руки. Щеки, пылавшие некогда розами, побледнели, лицо осунулось. У нее был измученный и удрученный вид. Куда подевались ее кокетство и игривость? Она подняла на отца глаза. Сэр Джон заметил под ними темные круги — свидетельство бессонных ночей.
— Моя дорогая, бедное мое дитя! — сэр Джон протянул к ней руки.
Жалость отца больно кольнула Эвелин. Она поняла, что отец заблуждается.
— Не прикасайся ко мне, отец! — крикнула Эвелин. —Ты не знаешь, ты ничего не знаешь!
— Мне кажется, я все понимаю, — мягко ответил он.
— Понимаешь?
На лице, поднятом к нему, застыло выражение ужаса. Эвелин сразу сообразила, что сэр Джон не знает правды и на уме у него что-то другое. Но он пришел вовремя. Эвелин жаждала открыть душу, поделиться своим горем, иначе она погибла бы под его тяжестью. Она бросилась к отцу и, прижавшись к его груди, разразилась слезами. Потом, всхлипывая, она поведала отцу печальную историю. Сэр Джон молча слушал, и лицо его все больше мрачнело. Но когда Эвелин закончила свой рассказ, он не оттолкнул ее, как она опасалась. Он ласково потеребил ее золотистые волосы.
— Ты уже достаточно наказана за свой недостойный поступок, Эвелин, — сказал он. — Не терзай себя, не преувеличивай своей вины. Не ты отдала капитана Гейнора в руки палача и даже не лорд Понсфорт на основании того, что здесь увидел. Ты ошибаешься, полагая, что он опознал капитана Гейнора, подслушав разговор в саду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80