Или ты укажешь
другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться
бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить
вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и
правителем большой области... Я дам тебе конскук, торбу, полную золотых
монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!
Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного
холода. А каган продолжал соблазнять его:
- Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть
только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять
о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким
старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на
своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам,
своими руками...
Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное лицо
мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
- На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я
управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех
прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне не нужно
дворца,- размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все мудрейшие книги,
какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня
больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств,
чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и оберегать его
жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным.
Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть
тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только
потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
- У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду умирает
не от болезни",- кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше времени...
Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты, мудрый старик,
проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся
сказать правду, что средства стать бессмертным - нет! Ты чистосердечен и
прям. Если у тебя есть просьба - говори! Обещаю ее исполнить. Чан-Чунь
соединил ладони и склонился перед каганом.
- У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пустыни,
чтобы сказать ее тебе,- прекрати свои жестокие войны и повсюду среди
народов водвори доброжелательный мир!..
Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось.
Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бумаге:
- Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не зря
учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали и
вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего старого врага,
тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей
пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не
деловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости,
прошипел:
- Разрешаем удалиться!
Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил тесноты
городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпадало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и проезд
стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что множество
лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха "Кек-серай",
окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили голодные
поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество, ско", жен и
детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам варил для
просителей кашу.
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"
Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску
двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая царица
Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и другие
знатные пленные женщины стояли вдоль пути следования монголов: пока все
воины не проехали мимо, они громкими голосами пели, оплакивая гибель
государства Хорезма.
В начале года Барана (1223) лагерь Чингиз-хана находился на правом берегу
реки Сейхун. Сюда по вызову Чингиз-хана прибыли на курултай его сыновья:
Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и непокорного сына Джучи.
С сыновьями, ханами и главными военачальниками Чингиз-хан совещался о плане
завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех западных стран вплоть до
Последнего крайнего моря.
Лагерь Чингиз-хана расположен был среди садов, брошенных разбежавшимся
населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чингиз-хан
любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал, а
лошадь ускакала. Огромный кабан остановился, наблюдая за неподвижно
лежавшим перед ним Чингиз-ханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подоспели
другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил охоту и,
возвратившись в лагерь, приказал привести китайского мудреца Чан-Чуня,
чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении Чингиз-хана перед дикой
свиньей вмешательства вечного неба? Чан-Чунь сказал:
- Все мы должны оберегать нашу жизнь. У великого кагана лета уже
преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не
осмелился напасть на лежащего в болоте "потрясателя вселенной",- это знак
покровительства неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59