Она слышала, как Адерин встал; потом он положил перед ней кожаную подушку. Далландра взяла ее, сунула себе под голову, легла на спину и стала молча смотреть на него. На его лице не отражалось никаких чувств, кроме глубокого смятения.
– Адо, прости меня.
– Это не твоя вина. – Он сел рядом с ней. – Я поражен, что они вообще тебя отпустили.
– У меня будет ребенок, ради него меня и отпустили. Это твое дитя, Адо. Мы зачали его до того, как я ушла. Для меня все эти годы прошли, как семь дней.
Теперь пришла его очередь плакать; но его рыдания звучали странно и хрипло, как у человека, который не думал, что ему когда-нибудь снова придется плакать. Ей захотелось кричать о несправедливости, но какой смысл выть, «это нечестно!», как это делала Страж Альшандра. Далландра медленно села и обняла его за плечи.
– Адо, не плачь, пожалуйста. По крайней мере, я вернулась и мы снова вместе. Мне так тебя не хватало!
– Меня или того юноши, которого ты оставила? – Слезы кончились, он повернул к ней лицо, этот старик, так похожий на ее возлюбленного. – Меня бы уже не было в живых, если бы не Эвандар. Он применил какой-то двеомер, чтобы я мог жить так же долго, как эльфы. Он только забыл об их молодости.
Адерин был в бешенстве, и Далландра понимала: он, конечно, будет это отрицать, но гневался он не на Стражей, а на нее. Она снова захотела заплакать, но сил уже не было.
– А как же ребенок? – прошептала она. – Ты будешь его ненавидеть?
– Ненавидеть? Что ты! Разве я могу! Ах, Далла, прости меня! Сначала я каждую ночь мечтал о том, что вновь увижу тебя, и я все придумывал, что скажу тебе, я нашел столько хороших слов о любви. Но годы тянулись, и я забыл эти слова, потому что потерял надежду увидеть тебя. А теперь у меня не осталось никаких слов. – Он встал и немного помедлил у выхода из палатки. – Прости меня.
Она почувствовала облегчение, когда он ушел, и через несколько минут уснула.

Шли дни, и Адерин наконец пришел к пониманию, что гневался он больше на себя, чем на Далландру или Эвандара. Он сравнивал себя с воином, который всю зиму напролет пил, пировал и отлеживал бока в дане у своего лорда, но вот пришла весна, кольчуга не налезает на разжиревшее брюхо, оружие кажется слишком тяжелым, а тут начинается война, и он не знает, как быть. За все долгие годы после исчезновения Далландры ему даже в голову не пришло посмотреть на другую женщину, он больше никем не заинтересовался. Никто не смог бы вытеснить из его сердца Далландру, это правда; но правда и то, что он никогда не задумывался о новой женитьбе, хотя закон эльфов позволял это после двадцати лет и одного дня ее отсутствия. Он мог обрести пусть не любовь, но дружбу и теплую привязанность. Он мог дать своему сердцу возможность жить, а не душить его работой, что все это время делал. Всю силу своего сердца, всю свою способность любить он мог бы подарить другой женщине, а он превратил их в нечто выхолощенное и отдавал ученикам и своим занятиям. Он поражался себе – Далландра вернулась а он не мог снова любить ее, хотя она дарила ему всю свою былую страсть. Если бы он захотел, она с готовностью вновь делила бы с ним постель, но он воспользовался ее беременностью как предлогом и спал один.
Ему не нужна была ее жалость, так он это себе объяснял. Адерин был уверен, что она жалеет его, старика, морщинистого и уродливого и не желал этого. Но сам забыв, что такое любовь, он не хотел, чтобы кто-то другой завладел ее сердцем. Дни складывались в месяцы, и ее беременность стала уже заметной, а он все больше превращался в отвратительную личность, и это пугало его, а сил остановить это превращение не хватало. Он видел, как становится ревнивым старцем, у которого молодая жена. Ни его мастерство чародея, ни его странные знания, ни могущество, ни глубокое понимание тайн вселенной или беседы с духами не помогали, когда он видел Калондериэля, остановившегося поболтать с ней. Тогда Адерин ненавидел его всем сердцем. Если он видел, что Далландра невинно улыбается какому-нибудь юноше, он желал, чтобы тот умер. Что же он будет делать, спрашивал он себя, когда младенец родится и Далландра вновь станет изящной и прекрасной?
Если бы он мог поговорить с Невином, старый учитель излечил бы его, но Невин был в Бардеке, занимаясь какой-то своей загадочной работой. Если бы они жили в Дэверри, среди человеческих существ разных возрастов, он, возможно, пришел бы в чувство, но здесь все были молодыми и красивыми кроме него, Адерина. Ревность съедала каждый его день и отравляла каждую ночь, но благодаря долгим тренировкам самодисциплины и самосознания одно он все же мог: не выставлять свою ревность напоказ. Рядом с Далландрой он всегда был спокойным и добрым, он не бранил ее и не мучил вопросами о том, где она была и о чем разговаривала с тем или иным мужчиной. (Через много лет он понял, что такое разумное поведение было худшим, что он мог придумать, потому что она принимала это за совершенное безразличие.) Подходил срок родов, и Далландра уже не могла уходить куда-то одна. Алар разбил временный лагерь у ручья с хорошими пастбищами неподалеку, чтобы дождаться родов. Далландра все больше времени проводила с другими женщинами, в особенности с Энабрильей, которая собиралась принимать у нее роды.
Когда подошел срок, Адерин был далеко со своими учениками, показывая им, как правильно выкапывать лекарственные корни. К тому времени, как он вернулся в лагерь, Далландру уже забрали в палатку к Энабрилье, и по эльфийским обычаям его бы уже не пустили к ней, даже если бы он захотел.
Весь вечер он просидел у костра с другими мужчинами, которые говорили мало, выглядели угрюмо и только передавали по кругу мех с медом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136