Наконец подошла уставшая Энабрилья, чтобы пригласить Адерина в палатку.
– Сын, – сказала она. – Ребенок и мать чувствуют себя хорошо, хотя… нет, все хорошо.
– Скажи правду, – набросился на нее Адерин. – Что не так?
– Да в общем ничего особенного. Далландра справилась прекрасно, и хотя устала, все такая же деятельная и сильная, как всегда. А вот малыш что-то очень спокойный. Он ни разу не заплакал, даже когда начал дышать.
Спеша в палатку, Адерин припомнил все истории насчет подменышей и в ужасе думал, кого же родила его жена. Но младенец действительно выглядел абсолютно нормально и больше походил на человека, чем на эльфа. Ушки у него были слегка заостренные, но зрачки человеческие, а лицо и ручки – пухленькие, а не длинные и тонкие. В отличие от дэверрийских женщин эльфы никогда не заворачивают своих младенцев в свивальники. Облокотившись на подушки, Далландра держала его, свободно завернутого в легкое одеяльце, а он сосал грудь. Адерин встал возле нее на колени и поцеловал в лоб, а потом долго смотрел на сморщенное, красноватое создание со светлым-светлым пушком на голове. Его сын. У него есть сын, и в этот миг он снова стал молодым и почувствовал, что никогда не любил мать своего сына так сильно, как в эти минуты. Но если он скажет ей это сейчас, она еще сильнее начнет жалеть его… старик, торжествующий над младенцем, как над доказательством того, что он еще мужчина!
– Как мы назовем его, Адо? – Голос ее был тихим и дрожащим от усталости. – Я собиралась назвать его именем моего отца, но я так давно его не видела, что не имеет значения, если ты выберешь другое имя.
– Я об этом совершенно не думал. Это глупо, конечно, но мне не приходило в голову, что ребенку нужно имя.
Она поморщилась.
– С тобой все в порядке? Что-то болит?
– Нет, нет, все хорошо. – Она посмотрела на него с вымученной улыбкой. – Я хотела назвать его Алодалэнтериэль. Сокращенно можем называть его Лэйн.
– Это звучит прекрасно. Если тебе нравится, так и назовем.
Хотя по-эльфийски младенца звали Алодалэнтериэль, Адерин предпочитал называть его прозвищем, звучащим по-дэверрийски: Лослэйн. Это было легче произносить, кроме того получался каламбур, потому что «Лослэйн» означало «утешение в учености, и это забавляло Адерина. Прошли годы, и имя оказалось знамением, потому что Лослэйн и ученость были единственными оставшимися ему утешениями.

Далландра не могла сказать, когда именно она решила вернуться к Стражам. Сначала она поняла, что не особенно любит младенца, который стал для нее бременем. После его рождения она довольно долго ходила печальная, не понимая, откуда и почему взялась эта грусть. Малейшее неудачное слово или косой взгляд – и она заливалась слезами, а плач Лослэйна превратился для нее в пытку. Адерин везде брал Лослэйна с собой и приносил его к матери, только если малыш хотел есть. Далландре не нравилось кормить его грудью. Когда он сосал, вместо удовольствия, которое обычно испытывают матери, она ощущала только резкую боль в животе. Потом боли прекратились, но молока у нее не хватало, Лослэйн не наедался и громко кричал. Энабрилья пыталась приучить его сосать овечье или кобылье молоко, но оно вызывало у младенца неукротимую рвоту. Только одно доставляло Далландре радость – безграничная любовь Адерина к сыну, хотя к этой радости примешивалась горькая мысль о том, что ее мужчина думает теперь не о ней, а о ребенке.
От постоянного недоедания Лослэйнмот умереть совсем маленьким, но когда ему исполнилось два месяца, они перебрались в алардан где Далландра познакомилась с только что родившей женщиной по имени Банамарио. У нее было столько молока, что она могла прокормить своего ребенка и еще двоих, и Далландра без малейших колебаний отдала ей сына. Когда она увидела, как ласково улыбается Банамарио сосущему младенцу, как нежно гладит его по тонким светлым волосикам, как осторожно прикасается к его округлым ушкам, юную мать потрясло до глубины души чувство вины за то, что она и вполовину не любила собственного сына так, как любила его совершенно посторонняя женщина. Далландра была эльфом, а этот народ относился к каждому новорожденному, как к сокровищу, кроме того, младенцы были гарантией того, что их род не вымрет, поэтому чувство вины со временем превратилось в глубокую кровоточащую рану. И все же она продолжала надолго оставлять Лослэйна с кормилицей, которая была счастлива оказать услугу мудрейшей.
Далландра все чаще уезжала одна на равнину, подальше от шума и суеты алардана, и думала там о Стражах, особенно об Элессарио, по которой сильно тосковала. Иногда она думала, что любила бы Лослэйна больше, родись он дочкой, а не сыном, но главная проблема была, конечно, в ней и Адерине. Им обоим следовало быть молодыми, когда родился их сын, они должны были трястись над ним, и ссориться из-за него, и от этого сильнее любить друг друга. Конечно, у них бы родился еще ребенок, может даже два. Но всего этого не было, и мир для нее стал бесцветньхм, и она жила только воспоминаниями о другом, прекрасном мире, где все было проще и красочнее. Она чувствовала себя, как человек, которого прогнали от костра, когда бард рассказал только половину своей лучшей истории, и теперь он никогда не узнает, чем все кончилось. Что хотел Эвандар сделать для своего народа? Она все чаще и чаще вспоминала Эвандара и то, что он сказал ей на прощанье – возвращайся, если будешь несчастлива. Он знал, думала она, он знал, что это произойдет.
Перед тем, как алардан снялся с места, Адерин договорился, что Банамарио и ее муж перейдут в его алар. Лослэйна будут кормить и любить лучше, чем его будет кормить и любить она сама, подумала Далландра, и вопрос для нее был решен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136