— Неудивительно, что Рейчел щипала твои уши до синяков.Оскорбленный, Саймон выпрямился.— Я удирал только для того, чтобы у меня было хоть какое-нибудь свободное время. Ты не знаешь, что за жизнь у слуг!Мириамель взглянула на него. Выражение ее лица внезапно стало серьезным, даже грустным.— Ты прав. Но ты не знаешь, что за жизнь была у меня. Вот мне-то действительно выпало мало случаев побыть одной.— Может быть, — упрямо сказал Саймон. — Но могу побиться об заклад, что в вашей части Хейхолта лучше кормят.— Кормят тем же самым, — парировала она. — Только мы ели чистыми руками. — Она подчеркнуто неодобрительно поглядела на его черные от сажи пальцы.Саймон громко засмеялся.— Ха! Значит, вся разница между судомоем и принцессой — чистые руки? Боюсь разочаровать тебя, Мириамель, но после целого дня мытья посуды мои руки бывали даже чересчур чистыми.Она насмешливо улыбнулась:— Тогда, я полагаю, никакой разницы между нами нет вообще.Саймон внезапно почувствовал, что их спор заходит на запретную территорию.— Я не знаю, Мириамель.Она поняла, что что-то изменилось, и замолчала.Насекомые запели ночную песню, а темные деревья стояли вокруг, как соглядатаи. Странно снова очутиться в лесу, подумал Саймон. Он уже успел привыкнуть к бескрайним просторам, открывавшимся с вершины Сесуадры, и голым равнинам Высоких Тритингов. После них Альдхорт казался давяще тесным — хотя, наверное, Мириамель права: по крайней мере на некоторое время лес может быть самым безопасным местом.— Я ложусь спать, — внезапно сказала принцесса.Она встала и направилась к тому месту, где приготовила себе постель. Саймон заметил, что его плащ лежал с другой стороны костра.— Если хочешь. — Он не мог сказать, сердится ли она. Может быть, ей здесь просто нечего больше понимать. Он иногда чувствовал это около нее, когда заканчивались все незначительные темы для разговора. О чем-то серьезном было трудно говорить — слишком неловко и слишком страшно. — А я посижу еще у огня.Мириамель завернулась в плащ и легла. Саймон смотрел на нее сквозь мерцание угасающего костра. Одна из лошадей тихо заржала.— Мириамель?— Да?— То, что я сказал тебе в ночь нашего отъезда, — правда. Я буду твоим защитником, даже если ты никогда не скажешь мне, от чего именно я защищаю тебя.— Я знаю, Саймон. Спасибо.Снова возникла пауза. Через некоторое время Саймон услышал слабый мелодичный звук. На мгновение он испугался, но потом понял, что это принцесса тихо напевает про себя.— Что это за песня?Она вздрогнула и повернулась к нему.— Что?— Что за песню ты поешь?Она улыбнулась:— Я и не знала, что пою вслух. Она крутилась у меня в голове весь вечер. Ее пела мне мама, когда я была маленькая. Я думаю, эта эрнистирийская песня пришла еще от бабушки. Но она на вестерлинге.— Споешь ее?Мириамель помедлила.— Не знаю. Я устала и не уверена, что вспомню все слова. И вообще, это грустная песня.Саймон лег и закутался в плащ, внезапно почувствовав озноб. Воздух становился холодным. Листья тихо шелестели на ветру.— Ну ладно. Я попробую. — Мириамель на мгновение задумалась, потом начала петь. Голос ее был хрипловатым, но приятным.Моя любимая жила,— начала она тихим голосом. Мелодия ясно звучала в сумеречном лесу.У озера, у Кэтрин-Дейр.Прекрасней всех она былаВо всей стране моей.Осенний лист летел, звеня,У озера, у Кэтрин-Дейр.Она плясала для меняВ сиянии полей.В домах горели огонькиУ озера, у Кэтрин-Дейр.Коснулся я ее рукиВ один из зимних дней.Всю зиму я о ней мечталУ озера, у Кэтрин-Дейр.И я ее поцеловал,Когда настал апрель.Дождались летом мы теплаУ озера, у Кэтрин-Дейр.Но ты на свадьбу не пришла,Не стала ты моей.И снова лист летел, звеня,У озера, у Кэтрин-Дейр.Теперь уже не для меняПлясать хотелось ей.Пришла зима, покрылись льдомИ озеро, и Кэтрин-Дейр.И я покинул отчий дом,Чтоб стала боль слабей.Озерная недвижна гладь,Не повернется время вспять.Ты эту сказку должен знать -Любовь купить, любовь продать…И бесконечно повторять:«Жестокий Кэтрин-Дейр».— Красивая песня, — сказал Саймон, когда она закончила. — И грустная. — Мелодия все еще звучала у него в голове; он понял, почему Мириамель незаметно для себя напевала ее.— Мама пела мне ее в саду в Меремунде. Она всегда пела. И все говорили, что у нее самый красивый голос, какой они когда-либо слышали.На некоторое время наступила тишина. Оба, и Саймон, и Мириамель, лежали, завернувшись в плащи, поглощенные своими тайными мыслями.— Я никогда не знал своей матери, — сказал наконец Саймон. — Она умерла, когда я родился. Я не знал никого из моих родителей.— Я тоже.К тому времени, когда странный смысл этой фразы прорвался сквозь стену расстроенных чувств Саймона, Мириамель повернулась спиной к огню — и к своему спутнику. Он хотел спросить, что она имела в виду, но почувствовал, что принцесса не хочет больше разговаривать. Вместо этого он стал тихо смотреть, как угасает огонь и улетают в темноту последние искры. 2 ОКНА, КАК ГЛАЗА Бараны сгрудились так тесно, что между ними почти невозможно было пройти. Бинабик пел тихую овечью колыбельную, с трудом пробираясь между мохнатыми спинами.— Ситки! — позвал он. — Мне надо поговорить с тобой.Она сидела скрестив ноги и перевязывала узлы сбруи своего барана. Вокруг нее несколько других троллей — мужчин и женщин — заканчивали последние приготовления перед тем, как вместе с отрядом Джошуа продолжить путь к Наббану.— Я здесь, — сказала она.Бинабик огляделся.— Не пойдешь ли ты со мной в какое-нибудь более тихое место?Она кивнула и положила сбрую на землю.— Пойду.Они пробрались через стадо толкающихся баранов, забрались на холмик и сели на траву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151