Так что женщине пришлось опустить ноги на пол и убрать спутанные волосы со своих глаз.
В комнате был свет. Женщина молчаливо выругалась, что оставила лампу гореть. Открытое пламя было опасно им всем — ее мужу, дочери и всем соседям в их доме. Кроме того это напрасный расход масла, ненужная трата денег, которых и так не хватает в эти дни, ведь она не в состоянии работать.
В последнее мгновение, перед тем, как открыть глаза, внутренним взором мать увидела несчастье: ее невыспавшийся муж, неуклюже покачнувшись, падает на печь, кричит от боли и оставляет их на нищету и смерть.
Она была настолько увлечена этой картиной, только что промелькнувшей в ее мыслях, что даже не закричала, когда увидела еще одну женщину — незнакомку — сидевшую на стуле рядом с колыбелькой ее дочери. Механически она потянулась к лампе, которая не горела. Свет шел от самой незнакомки; он окружал ее и ребенка.
— Лайм…
Это слово, имя ее мужа, с трудом вышло изо рта матери. Мужчина крепко спал и не проснулся, зато темноволосая незнакомка посмотрела на нее, и когда она повернула голову, на ее лице засияли огромные глаза, серые, как и у ребенка.
— Успокойся, — сказала незнакомка мягко и тихо, даже нежно. — Успокойся…Кисса. Солнце встанет и боль твой дочки уйдет.
— Да, — медленно согласилась Кисса. Часть ее была охвачена паникой: незнакомка в ее доме, незнакомка держит ее дочь. Незнакомка, которая знала ее, хотя она сама она никогда не видела ее раньше, незнакомка, которая сидит на ее стуле и купается в свете, который льется неизвестно откуда. — Лайм, — позвала она погромче, — Лайм!
— Да успокойтесь вы, оба, — настойчиво сказала незнакомка. — Со мной ребенок в безопасности.
— В безопасности, — повторила Кисса. Улыбка незнакомки эхом отозвалась в ее руках и прошла по телу, смывая панику. — Да, в безопасности.
— Никто в Урике не находится в большей безопасности, чем твоя дочь, — добавила незнакомка, и, наконец, Кисса поверила ей.
Она, как завороженная, вернулась в свою разворошенную кровать, где теплая тень мужа уже ждала ее.
Пронзительные серые глаза незнакомки опять повернулись к ребенку. Она не стала произносить один из успокаивающих горловых звуков, или бессмысленных слогов, и не стала подражать антеннам канка, шевеля пальцами. Вместо этого она запела мелодию без слов, колыбельную, и усталый и больной ребенок согрелся и успокоился.
Маленькие кулачки девочки разжались. Нахмуренное личико разгладилось, когда незнакомка почесала ее головку. Ребенок потянулся и ухватил пальчиками толстый клочек темных волос. Они обе рассмеялись, а потом незнакомка запела опять — восемь тактов подъем, четыре спуск, потом самые нижние ноты, затем снова трехтактный подъем в средние тональности — тема и вариации, пока зубы не вышли наружу и ребенок не уснул на руках странной женщины.
* * *
Он начал свой путь, когда воздух был еще холоден, и день был не больше, чем слабое обещание рассвета над восточными крышами. С чашкой, спрятанным внутри его потрепанной узкой туники, и костылем под плечом, он медленно вышел из переулка, в котором спал, в тепле и безопасности под кучей мусора, которая собиралась никак не меньше года, и пошел по направлению к северо-западному углу Площади Столяров. У лавки булочника на углу была веранда, которая весь день была в тени и была шире, чем дверь лавки — достаточно широка, чтобы хромой нищий мог усесться и заняться своим делом, которым он, будь его воля, не занимался бы никогда. Он не хотел причинять неудобство никому, а особенно Нуари, булочнику, который иногда кидал ему остатки пищи на пол в конце дня.
Это было долгое путешествие от его переулка к магазину булочника, и очень опасное. Малейшая ошибка, костыль поставленный не на тот булыжник, и он упадет на землю со своих нетвердых ног. Поэтому он был очень осторожен, и каждый раз проверял костыль, прежде чем доверить ему свой вес и свое равновесие. Когда он удостоверивался, что все в порядке, он хватался за него обеими руками и, задержав дыхание — он всегда задерживал дыхание в этот опасный момент — выбрасывал свою здоровую ногу вперед. А потом подтягивал покалеченную ногу, всегда болевшую, бесполезную ногу, к здоровой.
Его плечо болело не меньше чем нога, когда он наконец увидел перед собой веранду булочника. Король нищих, которому он платил за право быть здесь, сказал, что будет лучше, если он избавится от костыля, что он проживет дольше и заработает больше, если будет подтягиваться на руках, а не ходить. Может быть к этому он и придет. В некоторые дни солнце уже стояло высоко в небе, когда его руки приходили в себя после ежедневнего утреннего путешествия. Но у него была своя гордость, несмотря ни на что. Он будет стоять и ходить так хорошо, как только сможет, пока у него будет выбор, а когда выбора не станет, он выберет смерть.
Но не сегодня.
— Эй, калека! Потише, за тобой не угнаться, калека!
И приветствие в виде горсти гравия. Он отмахнулся и аккуратно поставил свой костыль в следующую подходящую ямку. Он не мог ни остановиться, ни даже замедлиться; не мог и повернуться к своим мучителям. Хулиганы, как он хорошо знал по долгому опыту, редко ходят одни.
— Эй, калека! Я тебе говорю, калека!
— Калека — какая разница между тобой и змеей?
Их было трое, он знал это уже прежде, чем мясистая рука ударила его по шее и он едва не упал на землю.
— Змеи не умирают до рассвета, калека, но ты умрешь сейчас .
Он отмахнулся своим костылем, со всей силы, что еще оставалсь в нем. Он не знал их, и, конечно, никогда не сделал им ничего плохого. Но это не имело значения. Они были хищниками;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115