А нагибаться было мучительно тяжело прерывалось и так сбитое дыхание, кровь бросалась в голову, и к горлу подступала отвратительная тошнота.— Х-холодно, — Бармин передернул плечами. — Дай согреться.— Я начну, покажу.Дутин взялся обеими руками за рукоятку, напрягся так, что на лбу вздулись жилы, с огромным усилием провернул один раз, другой, третий.— Масло… вязкое, — тяжело дыша, пояснил он. — Первые обороты… самые трудные…— Отвались…— Филатов встал на место Дугина, согнулся. — Р-раз… два… три… четыре…— Куда прешься без очереди? — прикрикнул Бармин на Дугина и сам взялся за рукоятку. Дай-ка я ее уговорю…На десятом обороте Бармип задохнулся. Не в силах выпрямиться, так и стоял, согнувшись и с шумом втягивая в себя воздух.Бармина сменил Семенов, его-Гаранин, потом снова Дугин, Филатов и Бармин.Шли третьи сутки на Востоке, а ничего труднее той работы первой пятерке еще не выпадало. И делать ее пришлось тогда, когда люди перешагнули свой предел.Первым свалился Гаранин. У него сильно пошла носом кровь, и Бармин уложил его в спальный мешок отдыхать. Остались вчетвером, но Дугина затрясло в изнурительном спазматическом кашле с кровью, А рукоятку крутили трое. Поднялся Гаранин — впал в обморочное состояние Семенов.Дизель не запускался. Люди продолжали работать, как в тяжелом сне. Филатов Бывает так, что с виду человек никчемный и беспомощный хлюпик, даже сострадание к нему испытываешь — так мало в нем жизненных сил, способности к борьбе за существование. Жалеешь его, ищешь, чем бы ему помочь, как уберечь от толчков и пинков, и вдруг с удивлением видишь, что хлюпик тот великолепнейшим образом сам себя защищает: ступят на него — выпрямится, плюнут — отряхнется, как ни в чем не бывало, да еще исподтишка фигу в кармане покажет. С виду — тщедушный одуванчик, а на самом деле вполне живучий толстокожий репейник! Отсутствие настоящей закваски он восполняет редкостной приспособляемостью и полнейшей беспринципностью — цель оправдывает средства. А если покровителя найдет и в сильненькие пробьется — берегись, за все унижения свои отомстит!А другой — на него не то что наступить, пальцем тронуть — сто раз подумаешь. Всего в нем с избытком — и мускулов и энергии, ему и приспосабливаться не надо — с боем возьмет от жизни что положено. И никому в голову не приходит, что этот несокрушимый с виду богатырь уязвимее хлюпика, потому что душа у него болезненно чувствительная, как уши слона, которые от слабого укола обливаются кровью. Несокрушимость такого человека обманчива: любая несправедливость может вывести его из строя. Приспосабливаться, чувств своих он скрывать не умеет. На дружбу он отвечает преданностью, за доброе отношение платит сторицей и никогда не прощает предательства. Такие люди обычно не делают карьеры, ибо на компромиссы и зигзаги не способны, а по прямой линии далеко не уйдешь — упрешься в стенку. Редко случается, что их понимают и ценят, куда чаще бывает — шарахаются и стараются поскорее избавиться, слишком много в них и от них беспокойства.Таким человеком был Филатов.Наверное, в жизни каждого есть эпизод, сыгравший большую и иной раз решающую роль в формировании его характера. Иногда это происходит в раннем детстве, и столь далекая дистанция покрывает тот эпизод дымкой, из-за которой трудно что-либо различить; но чаще бывает так, что он случается позже и запоминается навсегда.Филатов запомнил. В разное время он был в той или иной степени с кем-то дружен, к кому-то привязан, но любил лишь двоих: свою покойную мать и Сашу Бармина. Но мать умерла, когда Веня еще не ходил в школу, Бармин вошел в его жизнь только через пятнадцать лет. и все эти годы он страдал от сознания того, что ему некого любить. Мачеху он ненавидел, отца презирал за то, что позволил этой женщине лечь в еще не остывшую постель и носить материнские платья. Ненависть была взаимной, рано или поздно должен был произойти взрыв; мачеха долго искала, пока не нащупала у звереныша больное место: посмеялась, сорвала со стены святыню — материнскую фотографию. В ответ звереныш искромсал ножом мачехину шубу и, жестоко избитый отцом, удрал из дому. Было ему тогда двенадцать лет. Год прожил с бабушкой, после ее смерти перебрался к брату матери; нежеланный, ненужный, ушел бродяжничать, мотался по вокзалам и поездам, стал воровать и попал в детскую колонию; раза два приезжал отец, привозил яблоки и конфеты — отказался выйти к нему, вычеркнул из жизни. Ожесточился, никому не верил и не видел просвета, пока не пришел в мастерскую дед-механик, человек удивительной судьбы. Он тоже был когда-то зверенышем, бежал из дому, плавал на кораблях и погибал в штормах, видел весь мир и тонул на «Марине Расковой», потопленной в Карском море немецкой подлодкой. Ему Филатов поверил и решил стать механиком, чтобы прожить такую же интересную жизнь. Обучился у старика его искусству, сдал на механика-дизелиста, плавал на речном буксире, отслужил по специальности в армии, вернулся, бездомный, в Ленинград искать счастья и, едва сойдя с поезда, отбил у пьяных хулиганов молодую женщину. Проводил домой и познакомился с ее мужем, врачом-хирургом Александром Барминым. А дальше была работа в мастерских института, испытания новичка, дрейф на Льдине и станция Восток.Долго жизнь швыряла его, как щенка, от одной двери к другой, пока щенок этот не вырос настолько, что дорогу себе уже выбирал сам. В свои двадцать три года познал меру добра и зла, внутренним зрением, несоразмерным с возрастом, научился угадывать в человеке суть и, оставаясь веселым и разбитным малым, зорко присматривался к людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40