Луций Марций Филипп был к нему благосклонен, так как тот всегда с готовностью протягивал руку помощи, если кандидат в консулы испытывал финансовые затруднения, и делал этот безвозмездно. Квинт Цецилий Метелл Пий Поросенок, напротив, возненавидел Квинта Вария с первого взгляда.
– Квинт Сервилий, как ты терпишь рядом с собой этого подлеца? – как-то раз не выдержал Поросенок. – Говорю тебе: если бы Квинт Варий находился в Риме в момент смерти моего отца, я бы поверил заключению доктора Аполлодора и точно знал, кто отравил великого Метелла Нумидийского!
В другой раз он же заявил верховному жрецу Агенобарбу (отчего тот в изумлении открыл рот и не нашелся, что ответить):
– С какими гнусными личностями, вроде этого Квинта Вария, ты знаешься! Нет, в самом деле: кончится тем, что ты прославишься как покровитель сводников, мошенников и прочих подонков…
Однако не все столь ясно видели внутреннюю сущность Квинта Вария. В глазах простаков и людей несведущих он был чудесным человеком. Прежде всего благодаря своей приятной внешности: высокий, хорошо сложенный, с горящими глазами и правильными чертами лица, тот подкупал какой-то мужественной красотой. Он также умел внушить доверие – но только с глазу на глаз, в личном общении. Ибо ораторские его способности оставляли желать лучшего, а испанский акцент был столь силен, что Квинт Варий, по совету Цепиона, брал уроки дикции. И покуда он был всецело поглощен этой работой над собой, все наперебой обсуждали, что же он за фрукт.
– Человек редкой рассудительности… – считал Цепион.
– Паразит и сводник, – заклеймил Друз.
– Щедрый и обаятельный человек, – отзывался Филипп.
– Скользкий, как плевок, – возражал Поросенок.
– Ценный партнер, – утверждал верховный жрец Агенобарб.
– Не римлянин, одно слово… – презрительно обронил принцепс сената Скавр.
Разумеется, у обаятельного, рассудительного, ценного Квинта Вария новый lex Minicia de liberis, поставивший под вопрос его гражданство, вызвал крайнее беспокойство. Однако Цепион, как выяснилось, оказался способен проявлять невероятное упорство. Никакие настояния не могли убедить его не поддерживать этот закон.
– Тебе не о чем беспокоиться, Квинт Варий, – говорил Цепион своему новому другу. – Действие этого закона не распространяется на прошлое.
Друз был напуган принятием этого закона, пожалуй, сильнее всех – хотя никто бы этого по его поведению не сказал. Поскольку то было свежайшее доказательство, что общество – по крайней мере, в самом Риме – было по-прежнему настроено против предоставления кому бы то ни было извне гражданских прав.
– Придется мне перестроить свою законодательную программу, – сказал он Силону во время одного из его визитов в конце года. – Введение всеобщего избирательного права придется отложить до окончания моего срока полномочий в качестве трибуна. Я думал с этого начать, но теперь вижу, что не могу.
– Ты никогда не преуспеешь в этом… – ответил Силон, качая головой. – Они тебе не позволят.
– Нет преуспею! Они сами, добровольно позволят мне это сделать, – упорствовал тот, как никогда прежде полный решимости настоять на своем.
– Что ж… Тогда могу сообщить тебе одну утешительную весть, чтобы чуть подсластить пилюлю… – улыбнулся Силон. – Я переговорил с другими италийскими предводителями, и все они как один настроены так же, как и я: если тебе удастся добиться причисления нас к римлянам, то все италики, получившие право голоса, перейдут в твое подчинение. Мы разработали что-то вроде присяги и будем приводить к ней народ до конца лета. Поэтому, может быть, и к лучшему, что ты не смог начать сразу с принятия закона о всеобщем избирательном праве.
Друз даже покраснел от удовольствия, не веря собственным ушам. Не просто множество, а целая нация союзников!
Проведение в жизнь своей программы он начал с выдвижения законопроекта о разделении судебной власти между сенатом и орденом всадников. Затем, отдельной мерой, предложено было расширить состав сената. Однако внес он эти предложения не на народном собрании, а в сенате, попросив полномочий и официального одобрения предложенных мер для последующей ратификации законопроектов собранием.
– Я не демагог, – заявил он, выступая перед притихшими рядами сенаторов в Гостилиевой курии. – В моем лице вы видите народного трибуна будущего: человека, чей возраст и опыт позволяют ему видеть, что традиционные методы – единственно верные. Человека, который будет до последнего вздоха защищать решения сената. Ни одна моя инициатива не явится для вас неприятным сюрпризом, поскольку до выдвижения на комициях все они будут обсуждены с вами. Никогда я не попрошу у вас поддержки для того, что было бы ниже вашего достоинства, как никогда сам не опущусь до недостойного дела. Ибо я сын народного трибуна, относившегося к своему долгу подобно мне, сын человека, которому довелось быть консулом и цензором, сын того, кто дал в Македонии столь решительный отпор противнику, что был увенчан лаврами победителя. Я потомок Эмилия Паулла, Сципиона Африканского, Ливия Салинатора. Я происхожу из древнего рода и достаточно умудрен опытом для той должности, которую ныне занимаю… Здесь, в этих стенах, где собрались представители древних и славных фамилий, находится источник римского права, римского правительства, римской государственности. Именно перед этим собранием я хочу выступить в первую очередь, в надежде, что присутствующим здесь отцам нации достанет мудрости и прозорливости признать все, что я предлагаю, логичным, разумным и необходимым…
Окончание его речи встречено было овациями, искренность которых мог оценить лишь тот, кто воочию видел плоды деяний таких трибунов, как Сатурнин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163