– Веди себя хорошо, молодой Катон, а не то я сброшу тебя!
Малыш висел над верной смертью, столь же надменный и уверенный в своей судьбе, как и всегда. Никакие встряхивания, угрозы или иные способы воздействия не смогли вырвать у него извинений и обещаний вести себя хорошо. В конце концов Силону пришлось признать свое поражение и вновь поставить упрямца на пол.
– Хорошо, что он еще малыш, – покачав головой, обратился он к Друзу. – Будь он взрослым, Италии ни за что было бы не переубедить римлян!
В другой раз тот же Силон спросил Катона-младшего, кого тот любит.
– Брата, – последовал ответ.
– А еще?
– Брата.
– Да, но после брата – кого ты еще любишь?
– Брата.
– Он что, и вправду больше никого не любит? – ^обернулся Силон к Друзу. – Ни тебя, ни свою бабушку – твою мать?
– Судя по всему, так, – пожал плечами тот. – Никого, кроме брата.
В своем отношении к молодому Катону италийский гость не был исключением. Малыш мало у кого вызывал симпатию.
Дети были постоянно разделены на две враждующие группы: старшие против малышей, объединившихся вокруг отпрыска Катона Салониана. И в детской не смолкали крики и шум битвы. Логично было бы предположить, что первые неизменно одерживали верх, превосходя потомков Катонианского рода по всем статьям. Однако с тех пор, как Катону-младшему исполнилось два года и он начал, в меру своих малых силенок, поддерживать брата и сестру, – приемные дети все чаще давали отпор Сервилиям-Ливиям. В упорстве с малышом тягаться не мог никто: его нельзя было заставить подчиниться ни силой, ни криком, ни логикой. Может, он и был тугодумом, но в самых важных качествах, необходимых для победы – неутомимости, настойчивости, язвительности, напористости, беспощадности, – ему отказать было нельзя.
– Мама, – обратился Друз к матери, подводя итог увиденному и услышанному в детской, – мы ухитрились собрать у себя под крышей все противоречия Рима.
Глава 6
Противники Друза и италийских предводителей также не теряли летом времени даром. Цепион сколачивал оппозицию из всадников, а вместе с Варием сумел настроить против Друза и значительную часть народного собрания. Филипп же, чьи аппетиты всегда превосходили его финансовые возможности, позволил подкупить себя группе всадников и сенаторов, главным богатством которых были их латифундии.
Разумеется, никто не знал, что их ожидает впереди, но в преддверии речи Друза на заседании, которое должно было состояться на сентябрьские календы, все были снедаемы любопытством. Многие сенаторы, позволившие ему увлечь себя красноречием в начале года, желали бы, чтобы красноречие это ему изменило. Исходный энтузиазм и поддержка в сенаторской среде изрядно поубавились, и собравшиеся в Гостилиевой курии первого сентября были намерены заткнуть уши, дабы оградить себя от магии этого оратора.
Вел заседание сената Секст Юлий Цезарь, поскольку сентябрь был одним из месяцев, когда он должен был председательствовать. Это означало, что предварительные формальности строго соблюдены. Сенаторы сидели, переговариваясь, покуда жрецы изучали предзнаменования, возносили молитвы и очищали жертвенники. Наконец сенат принялся за дело. Все, что предшествовало речи народного трибуна, было рассмотрено крайне быстро. Пришел его черед.
Пора. Друз поднялся со скамьи трибунов, установленной под возвышением, где сидели консулы, преторы, курульные эдилы, и прошел к своему привычному месту у больших бронзовых дверей, которые он, как и в предыдущих случаях, попросил закрыть.
– Достопочтенные отцы-основатели, члены римского сената! – мягко обратился он к присутствующим. – Несколько месяцев назад я, выступая в этом самом собрании, говорил о великом зле, укоренившемся среди нас: ager publicus, общественном землевладении. Сегодня я намерен затронуть еще большее зло, которое, если мы его не уничтожим, уничтожит нас. И это будет закат Рима… Я имею в виду положение народностей, живущих с нами бок о бок на этом полуострове – тех, кого мы зовем италиками!
По рядам присутствующих прокатился шум, похожий скорее не на ропот голосов, а на шелест деревьев или жужжание осиного роя. Друз услышал его, уловил его тон, но продолжал, не обращая на это никакого внимания:
– Мы обращаемся с ними, тысячами и тысячами людей, как с гражданами третьего класса – в буквальном смысле слова. Ибо граждане первого класса – это римляне. Граждане второго класса – те, кто пользуется правами латинян. А третий класс – это жители Италии. Те, кого считают недостойными права участвовать в наших римских собраниях. Те, кого облагают податями, бичуют, штрафуют, изгоняют, обирают, эксплуатируют. Те, чьи сыновья, жены, имущество не застрахованы от наших посягательств. Те, кого заставляют воевать на нашей стороне и содержать за свой счет это войско, но от кого при этом ожидают согласия, чтобы войском этим командовали мы. Те, кто, выполни мы свои посулы, ни минуты не стали бы терпеть наши колонии на своей земле. Ибо мы обещали народностям Италии полную автономию в обмен на их солдат и налоги, а затем обманули их, разбросав по их территории свои колонии и тем самым отняв у них лучшую часть их владений и не дав ничего взамен из своего достояния.
Шум все усиливался, хотя пока и не перекрывал голоса оратора. Буря – или рой разъяренных ос – надвигалась. Друз почувствовал, что во рту у него пересохло и вынужден был сделать паузу, стараясь при этом держаться как можно естественнее. Нельзя было показывать, что он волнуется, поэтому он тут же возобновил речь:
– У нас, римлян, нет царя. Однако в Италии самый последний римлянин ведет себя так, точно он царь, так как нам нравится это:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163