В принципе
возможен и такой подход, при котором любой метаязык может быть описан как
первичный, то есть как такой, где некоторые метаобразования описываются как
натуралистически существующие предметы, как свойства бытия.
Явления первичного метаязыка не могут быть названы наукой. Называть
древнеиндийскую теорию сознания наукой о сознании и первые гениальные
соображения древних индийцев о языке наукой о языке нелепо. Первичный
метаязык возникает просто вне классической проблемы соотношения субъекта и
объекта, проблемы, в духе которой метаязык всегда оказывается связан со
сферой субъекта. Хотя эмпирически такая связь может иметь место (мы вовсе
этого не исключаем), для нас различение языка-объекта и метаязыка существует
как различение каких-то двух явлений сознания, не обязательно соотносимых со
структурой "объект - субъект".
И когда мы говорим, что в некотором первичном метаязыке, следы которого
можно обнаружить в древнеиндийских трактатах о языке или древнеиндийских
трактатах о сознании, есть что-то о языке или сознании, то мы не имеем в
виду, что это - знание о языке или о сознании и в качестве такового есть
менее совершенное знание, по отношению к которому научные знания или научные
грамматики или научные теории сознания были бы более совершенными, и в этом
смысле и то и другое стояло бы на одной линии развития. В равной мере здесь
было бы неуместно выражение "предвосхищение" в применении к учению
древнеиндийских грамматиков и психологов. Это безусловно самозамкнутое
явление, оно ничего не предвосхищает. Первичный метаязык, с одной стороны, и
научное знание о предмете этого первичного метаязыка - с другой, есть
совершенно разнородные явления, не находящиеся друг с другом в отношении
"раньше - позже", "неполно - полно", "несовершенно - совершенно", "не
развито - развито", "архаично - современно". Одной из систематизации
первичного метаязыка мог являться миф, а не наука, и в этом смысле некоторые
мифологические системы можно рассматривать как развертывание первичного
принципа, который надо еще вывести из свойств объектов метаязыка, которые
мифом переведены в ранг картины бытия или мира. Науку же как раз-то и нельзя
рассматривать как систематизацию первичного метаязыка, поскольку она
совершает обратное движение, запрещая такой перенос. Поэтому-то мы и
допускаем, что какие-то вещи несут в себе метаязыковое значение сами по
себе, своего рода "природным" образом.
Употребление здесь рядом терминов "метаязык" и "метатеория" не должно
понимать в том смысле, что это одно и то же. Метатеория сознания есть то,
что мы конструируем в нашей работе с сознанием, в нашей борьбе с ним. При
этом какие-то слова являются самым простым бытовым материалом для этого
"конструирования", потому что они у нас под рукой, не более того. Что же
касается метаязыка сознания, то здесь мы вынуждены либо пользоваться
существующими терминами, которые мы берем из языка-объекта или метаязыка,
либо пользуемся какими-то бытовыми словами и выражениями, не имевшими до
настоящего момента терминологического смысла, и придаем им специальный
терминологический смысл, как например: "понимание сознания", "работа с
сознанием", "борьба с сознанием". При этом важно, чтобы они одновременно
сохраняли и свой элементарный смысл. В метатеории сознания надо стремиться к
терминам, сохраняющим свое прозрачное значение бытового употребления, ту
свою способность вызывать богатство ассоциаций, которая возместила бы
трудности аналитического описания сознания.
Здесь можно, конечно, увеличить количество терминов типа "работа с
сознанием", что предполагает создание новых пучков ассоциаций, но мы
постараемся, чтобы таких терминов было как можно меньше, потому что главным
для нас остается интерпретация понимания сознания "для нас". Пусть останутся
прежние слова, и лучше мы в них будем каждый раз снова и снова разбираться,
чем вводить термины, которые в дальнейшем могут быть неограниченно
интерпретированы.
Теперь возникает вопрос: можем ли мы говорить о "способах распознавания
сознания?" Можем ли мы говорить о том, что у нас есть какой-то способ, пусть
эмпирический, пусть интуитивный, пользуясь которым мы могли бы сказать: вот
это - сознание, а это - не-сознание. Для нас языковая форма понимания
сознания (а мы сейчас говорим или пишем о сознании) не должна накладываться
целиком на область сознания. Мы не можем сказать: "Где есть язык - там есть
сознание". Мы в нашем понимании сознания пользуемся языком, поскольку это
понимание эксплицируется. Что касается самого сознания как гипостазируемого
объекта, то мы оставляем вопрос о его отношении к языку полностью открытым.
По-видимому, есть много способов понимания сознания и экспликации понимания
сознания. Можно указать только на один момент: когда речь идет о прекращении
сознания, о борьбе с сознанием, как с тем, что должно быть остановлено, то
здесь язык остается исключительно как способ описания нашего понимания.
Отличение сознания от языка может быть зафиксировано в отдельных
описуемых случаях мышления и языка. Можно, во-первых, найти в языке куски, в
которых предположительно могли бы пересекаться сознание и язык. В качестве
таких кусков языка могут фигурировать языковые формации, которые являются
сами себя обозначающими образами и несут в себе информацию о самих себе.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11