Здесь возможна еще аналогия с историей языка, с проблемой происхождения
языка. Как и в описании смерти мы обнаруживаем здесь ограничивающие условия,
которые вынуждают нас поставить вопрос о необходимости метатеории. Когда
ставится вопрос о метатеории языка, действуют те же самые причины, во всяком
случае, в той части теории языка, которая касается проблемы его
происхождения и истории, ибо эта проблема не может быть поставлена в силу
того, что любая попытка этого описания уже содержит в себе те условия и те
средства, происхождение которых как раз и должно быть выяснено, и потому,
как нам кажется, наука лингвистика должна принимать факт языка как целое,
нерасчленимое с точки зрения его генезиса.
Мы не можем восстановить язык как девственный факт, до которого не было
язык а, а потом язык появился как нечто первичное. Мы можем описывать в
диахроническом плане только конкретные структуры какого-то существующего
языка, отвлекаясь от проблемы происхождения языка и структуры языка вообще.
Аналогичное явление можно заметить и в онтогенезе языка. До сих пор
совершенно непонятно - каким образом за первые четыре года жизни человек
научается языку. Практически получается так, что наступает время, когда он
уже овладел элементами языка, и все попытки детерминировать "ситуацию
овладения языком" какой-то начальной, исходной ситуацией бессмысленны. Мы
можем здесь лишь "идти дальше", от этапа, когда он уже овладел "первичными"
элементами языка, к последующим этапам его языкового научения, то есть, по
сути дела, к этапам расширения его языковой эрудиции, поскольку она уже была
дана в 3 - 4 года. Но каким образом это произошло - детерминистски осознать
невозможно. Потому что любая попытка детерминистского осознания начальных
условий уже содержит в себе в скрытом виде сами эти начальные условия. Но
это не тот вид начальных условий, который предположительно является
генетически предшествующим, - генетически предшествующее начальное условие
не восстановимо.
Проблема метатеории сознания осложняется еще и тем, что существует так
называемый "первичный" метаязык. То есть, кроме метаязыка сознания, который
мы хотим построить как исследователи, существует и другой, по отношению к
нему являющийся первичным, метаязык самого сознания как некоторой
"естественно" функционирующей силы. Возьмем такую удивительную способность
древнеиндийских грамматических представлений (аналогичные вещи наблюдаются
во многих мифологических системах), как их способность быть описанием языка
и одновременно порождать условия для вторичного осознания в качестве
теоретической системы этого описания. Лингвисты склонны рассматривать эти
представления как знание о языке, мы же считаем их какими-то "естественными
образованиями", условиями "работы" самого языка, внутренней возможностью
функционирования любого (в принципе) языка, независимо от существования
какой-либо науки о языке.
Таким образом, мы могли бы сказать, что некоторые аналогичные сознанию
факты могут сами спонтанно воспроизводиться как метаязыковые образования. Мы
привыкли расчленять метаязык и язык-объект как некое "что", когда речь идет
о языке-объекте и приурочивается принудительно к объекту, и некое "что",
когда речь идет о метаязыке и приурочивается принудительно к субъекту. Мы
отказываемся от такого приурочивания, так как думаем, что дуализм метаязыка
и языка-объекта существует только в силу чисто условного допущения различия
"субъекта" и "объекта". Мы можем просто представить, что какие-то явления (а
не именно "субъект") сами могут выработать какие-то метаобразования, что
какой-то язык может и сегодня порождать какие-то метаязыковые образования.
Сознание и язык могут естественным образом функционировать лишь при
условии существования каких-то представлений (которые мы называем
метапредметами) о самих этих предметах. То есть сознание функционирует, лишь
поскольку есть нечто о сознании. Язык функционирует, если есть нечто о
языке. Эти метавысказывания о предметах, являющиеся одновременно элементом
функционирования этого предмета, могут быть даны и существовать в совершенно
объективной форме как предметы или объективации. Мы условимся называть такие
метаобразования прагмемами, имея в виду, что они существуют в силу
прагматической связи человека с ситуацией его деятельности и возникают в
силу этой прагматической связи как объекты, обслуживающие ее. И сам факт,
что мы рассматриваем нечто как прагмемы, есть признак вторичного метаязыка,
а не первичного, которому свойственно как раз выносить эти предметы во вне и
относиться к ним совершенно натуралистическим образом.
Первичный метаязык не обязательно связан со вторичным исторически. Мы не
можем сказать, что первичный метаязык был основой для вторичного. Просто,
по-видимому, нечто порождает первичный метаязык и, кроме того, существует
метаязык, который можно соотнести с первичным метаязыком типологически, но
не генетически. Такого же рода параллель наблюдается в древнеиндийской
теории сознания. Совершенно очевидно, что первая древнеиндийская теория
сознания, как она фигурировала в ранних буддийских текстах, есть
совокупность прагмем как элементов самого сознания, а не теории (или науки)
о нем. Но наряду с этим там, очевидно, существовали и какие-то положения,
которые относятся к метаязыку сознания в нашем смысле слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11