для строптивых из нее сделать или камеру пыток, ха-ха. И когда уже уходил, совершенно случайно заметил под ногами что-то белое. Присмотрелся и понял, что это цемент известковый. Позвал кайлорогов, они с полчаса поработали и раскопали вход в еще одну галерею. Спустился я в нее по лестнице и увидел, что она на под самый потолок забита роскошью. Золотом, серебром, драгоценностями, утварью, одеждами богатыми, частью истлевшими. Позже уже, интереса ради выписал, ха-ха, одного специалиста из Москвы, он поработал там денек и сказал, что без всяких сомнений все эти сокровища относятся к эпохе Александра Македонского... Вот так вот...

* * *

Баламут от тоски стал ниже ростом. Все его золото, золото, честно заработанное нелегким полководческим трудом, попало в лапы негодяя Худосокова! «Бог не фраер, он все видит! – подумал он, стараясь скрыть от товарищей свои намокшие глаза. – Я, подлец, и Богу его сулил, на храм обещал пожертвовать, и от друзей хотел скрыть... Поделом мне!»
Ему стало неловко и, толком не обмозговав ситуации, он нервно топнул ногой:
– Они не выполнили моего приказа! Они не уничтожили сокровищ перед индийским походом!
И, поняв, что проболтался о своем путешествии за нашу эру, замер в испуге.
– Ну-ну... – вздохнул Худосоков, снисходительно рассматривая бывшего Македонского. – Сам спрятал сокровища, свои и чужие, а теперь праведный гнев изображает... Погоди, я еще Клиту об этом расскажу... Он думает, что ты из-за прекрасной Роксаны зимой в эти горы поперся... Сердцем ее почувствовав...
– А ты откуда обо всем этом знаешь? – в один голос воскликнули Баламут с Бельмондо.
– Я знаю все, – ехидно усмехнулся Худосоков. – И о простатите, и о сокровищах, и серебряном кувшине, и о многом другом... Даже о попугае с неприличным именем знаю. Я ведь уже успел пройтись по всем своим жизням и многое из истории, ха-ха, «вынес».
– Не надо рассказывать Черному, о том, что я сокровища припрятал, а? Зачем тебе это? – пряча смущенные глаза, попросил Баламут. Он уже почти примирился с утратой своих сокровищ. И помогла ему в этом примирении мысль, что если сокровища были, значит, он, Николай, действительно был Александром Македонским и, значит, дембель неизбежен, то есть реинкарнация существует, как физическое явление. А если она существует, то никакие сокровища ничего по большому философскому счету не значат.
– Обязательно расскажу, – оскалился Худосоков. – Я же подлый, ты же знаешь.
– Слушай, подлый, а где сейчас сокровища? – задал Бельмондо явно праздный в положении заключенного вопрос.
– Переплавил все и продал. Деньги нужны были на все это... – ответил Худосоков, улыбаясь – он знал следующий вопрос.
– Переплавил??? Ты представляешь, сколько ты потерял? – воскликнула София, мотая головой от негодования.
– Простые вы, как валенки сибирские, ой простые... – вместо ответа улыбнулся Худосоков. – Может быть, и в самом деле мне таким же цельнокатаным стать?
Сказав это, помрачнел, подошел к свободному креслу и сел в него совсем как человек, твердо решивший избавиться от больного зуба. Баламут застыл с открытым от удивления ртом, а Бельмондо сказал ему:
– Ты варежку не разевай, сейчас он смеяться над твоей доверчивостью будет...
И Худосоков действительно начал смеяться. И достал Баламута с Бельмондо до самых печенок.

* * *

После ухода Худосокова случилась необъяснимое – стены комнаты, все ее содержимое, буквально все, вдруг поплыло, как иногда плывет изображение на телеэкране, поплыло и довольно быстро стало прозрачным, как воздух. Они увидели рядом Черного с Ольгой и что вокруг, в том числе и под ногами, ничего нет – одно беспредельно пустое пространство на миллионы километров.
Борис хотел что-то сказать, но тут охватившая их пустота, дернувшись в стороны, родила гулкий, несомненно, что-то значивший звук: «Бум-м...» И как только этот звук унесся к границам Вселенной, раздался следующий: «Бум-м-м...» И этот звук унес что-то в бесконечность. И когда послышалось третье «Бум-м...», они поняли, что это бьется... Сердце Дьявола. И более того, что эти «Бум-м...» представляют собой нечто, инициирующее невообразимое. Вместо четвертого «Бум-м...» раздалось «Чплех» и тут же вокруг возникло изображение. Вглядевшись, они увидели склеп, посередине которого в черно-красном гробу, стоявшем на покрытом тяжелым драпом помосте, лежал Худосоков. Забальзамированный, он был одет в синий костюм-тройку, белую рубашку и черные носки.
– Как огурчик... – увидев мумию, попытался шутить Баламут, несколько оглушенный неожиданной встречей с давним и злокозненным знакомым. – Моя мама не моя, если он, даже мертвый, чего-то не затевает... Посмотрите на его рожу – сейчас подмигнет или в глаза плюнет...
Вероника его не слушала. Подойдя к помосту, на котором стоял гроб, она приподняла край покрывала и нырнула под него. Все удивленно переглянулись и по одному последовали за девушкой. Под помостом был широкий, метр на метр люк; его крышка из толстого листового железа была открыта. Спустившись по винтовой лестнице, освещенной тусклой сороковатной лампочкой, они оказались в просторной комнате, напоминавшей комнату для гостей в крематории... Вероники в ней не было – она, видимо, прошла в одну из трех приоткрытых дверей.
– Ловушка, мы лезем в ловушку, я чувствую, – озираясь, зашептал Баламут. – Ленчик нас под собой похоронит, точно похоронит!
– Кончай паниковать, – поморщился Бельмондо и, пройдя к ближайшей двери, распахнул ее.
Он застыл, как вкопанный. Черный вошел следом и тоже застыл, чуть ли не с приподнятой ногой. А девушки, как ни в чем не бывало, продолжали оживленно переговариваться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111