Все обернулось совсем иначе; просто на Йесоде, как я успел разглядеть сквозь прозрачные стены флайера через миг-другой после нашего приводнения, водоплавающие птицы ныряли в волны так грациозно и изящно, что могло показаться, будто вода для них – всего лишь чуть более прохладный воздух, словно для тех маленьких птичек, которые обитают у водопадов, ныряя в струи и выхватывая оттуда рыбешек; они чувствуют себя там столь же уютно, как обычная птица в густых зарослях кустарника.
Так и мы опустились в море и сложили огромные крылья, едва коснувшись его поверхности, грациозно покачиваясь, точно и не прерывали полета. Многие моряки стали обмениваться впечатлениями; может быть, и Гунни или Пурн заговорили бы со мной, если бы я предоставил им такую возможность. Но я молчал, поскольку хотел впитать в себя все увиденные чудеса, а еще из-за собственной уверенности, что не смогу заговорить, не ощутив настойчивой потребности открыть охранявшим пленника, кто должен быть на его месте.
Поэтому я глядел сквозь борта (если я правильно понимал) флайера и вдыхал ветер, славный ветер Йесода, несущий чистоту и свежесть его несоленого моря и благоухание его прославленных садов, дарующих жизнь; и я вдруг обнаружил, что невидимые ранее стены стали теперь неосязаемыми – мы словно стояли на узком плоту, а крылья флайера смыкались над нами точно полог. Воистину здесь было на что посмотреть.
Как и следовало ожидать, одна женщина из нашей команды столкнула свою подружку в воду; другие сразу же вытащили ее на длинную палубу; и хотя она громко жаловалась на холод, вода была вовсе не такой ледяной, чтобы повредить ей, как я убедился, нагнувшись и окунув в воду руки.
Я сложил ладони лодочкой, набрал воды столько, сколько смог зачерпнуть, и выпил ее, воду Йесода; и хотя она была холодной, я только обрадовался, когда немного воды пролилось мне на грудь. Я вспомнил старинную сказку из коричневой книги, которую носил когда-то в память о Текле. В сказке говорилось про одного человека, который, заблудившись однажды ночью в глуши, встретил танцующих людей и присоединился к ним; когда пляски закончились, он пошел с ними и умыл лицо в источнике, невидимом при свете дня, и испил той воды. Его жена, по совету какой-то ведуньи, пошла через год, день в день, на то же место и услышала странную музыку, топот танцующих ног и пение мужа, но никого не увидела. Старая ведунья сказала ей, что ее муж испил воды другого мира, омылся ею и теперь никогда не вернется домой.
Так оно и вышло.
Я держался чуть в стороне от матросов, когда мы двинулись по белой улице, что вела от гавани к зданию на вершине горы, подойдя к троице в плащах и их пленнику ближе, чем осмеливались остальные. Но и мне самому не хватило смелости сказать им, кто я, хоть я и порывался по меньшей мере сотню раз. Наконец я раскрыл рот, но спросил только, состоится ли суд сегодня или завтра.
Женщина, разговаривавшая с нами, посмотрела на меня и улыбнулась.
– Тебе так не терпится насладиться видом его крови? – спросила она. – Придется потерпеть. Иерограммат Цадкиэль сегодня не восседает на Престоле Правосудия, поэтому мы проведем лишь предварительное слушание. При необходимости его можно устраивать и в его отсутствие.
Я покачал головой.
– Я повидал немало крови, поверьте мне, госпожа, и не горю желанием насладиться видом новой.
– Тогда зачем ты здесь? – поинтересовалась она, продолжая улыбаться.
– Я считал, что в этом мой долг, – сказал я ей правду, хотя и не всю. – Но что, если Цадкиэль не воссядет на престол и завтра? Позволят ли нам дожидаться его здесь? Разве все вы не иерограмматы? И откуда вы знаете наш язык? Я был так удивлен, услышав его из твоих уст.
Я шел в полшаге за ней, и она, соответственно, говорила со мной через плечо. Теперь же, улыбнувшись шире, она приотстала от остальных и взяла меня за руку.
– Столько вопросов! Как мне все их запомнить, не говоря уже о том, чтобы ответить?
Мне стало неловко, я принялся бормотать какие-то извинения; но прикосновение ее руки, теплой, с готовностью скользнувшей в мою ладонь, так сбило меня с толку, что я почти лишился дара речи.
– И все же ради тебя я попробую. Цадкиэль будет здесь завтра. Ты боишься, что придется слишком надолго оторваться от своих канатов и бочек?
– Нет, госпожа. Если бы я мог, я бы остался здесь навсегда.
Улыбка сошла с ее лица.
– Ты пробудешь на острове не больше дня после того, как все будет кончено. Ты – мы, если угодно, – должны сделать все, что в наших силах, за это время.
– Я тоже этого хочу, – ответил я и не солгал. Я сказал, что на вид она была обыкновенной женщиной среднего возраста, и она вполне подходила под это описание: невысокая, с морщинками в уголках глаз и губ, прядью волос, тронутых инеем. Но в ней присутствовало нечто, против чего я не мог устоять. Быть может, всего лишь дух этого острова – ведь многие простолюдины считают всех экзультанток красавицами. Возможно, ее глаза, большие и лучистые, цвета синего-синего моря, против которого бессильно время, или же что-то другое, ощущаемое неосознанно, но я вновь почувствовал себя таким, каким был давным-давно, когда встретился с Агией. Я испытал желание столь сильное, что оно казалось более одухотворенным, чем любая вера, – все плотское сгорало в собственном жгучем вожделении…
– После предварительного слушания, – сказала она.
– Да, конечно, – ответил я. – Конечно. Госпожа, я твой раб. – И сам толком не понял, с чем согласился.
Перед нами с воздушной легкостью облачного вала выросла лестница с широкими белокаменными ступенями и фонтанами по краям. Женщина взглянула вверх с дразнящей улыбкой, которая окончательно покорила меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117