— Прекрасный пример того, как реалистично женщины смотрят на вещи, — пошутил я.
Мэрион запустила в меня книгой.
Живут они у себя в имении, в Саффолке. Все идет превосходно, заявила Мэрион, и скоро у нее будет ребенок.
— Чего тянуть? — задорно заключила она.
— Должен признаться, я вам завидую, — сказал я.
Мэрион улыбнулась.
— Вам тоже надо бы жениться, мой мальчик!
— Возможно, — уклончиво ответил я.
— Неужели вы собираетесь жениться на этой женщине? — вдруг спросила она.
Я ответил не сразу.
— По крайней мере надеюсь, — сказал я наконец.
— Это будет трагедия, — заметила Мэрион. — Поймите сами. Вы же умный человек! Неужели вы не видите, что из этого получится? Она погубит вас! Поверьте мне, Льюис, она ведь уже не девчонка!
Я покачал головой.
— Ненавижу ее! — вдруг взорвалась Мэрион. — Если бы я знала, что могу отравить ее и это сойдет мне с рук, я бы не задумываясь это сделала!
— Вы не знаете о ней того, что знаю я.
— Зато я вижу, что она с вами сделала! Не подумайте, дорогой, что я сама имею на вас какие-то виды. Эрика я никогда не разлюблю. Но в моем сердце остался уголок и для вас. — Она улыбнулась мне почти с материнской нежностью. — Эрик, конечно, превосходный муж, каким вы никогда бы не были, — заметила она. — И все же я едва ли встречу другого такого человека, как вы!
На прощание она нежно поцеловала меня.
«Приехала, чтобы показать, как она счастлива, — подумал я. — Что ж, это ее право!» Я не сердился на нее. Просто я лишь острее ощутил свое одиночество. И стал подумывать о том, что пора и мне жениться.
Как я честно признался Мэрион, меня никогда не покидала надежда жениться на Шейле. Правда, с того дня, когда я сделал ей предложение, я ни разу больше не заговаривал о браке. Но она, конечно, знала, что намерение мое неизменно, хотя гордость и не позволяет мне докучать ей своими домогательствами, и что для нашего брака требуется только ее согласие. Собственно говоря, в последнее время мы не раз толковали о будущем. Казалось, Шейла все больше и больше уделяла мне внимания в своих мыслях, письма ее бывали порой теплыми и задушевными. Однажды она призналась мне — это было признание, вырвавшееся из глубины ее скованного сердца: «С тобой я не чувствую себя счастливой. Но ты даешь мне надежду, и я не уйду от тебя!»
Эти слова Шейлы привели меня в такой восторг, какого не вызвало бы даже откровенное признание в любви, входящее от другой женщины. Я надеялся, верил и надеялся, что узы, связывающие нас, достаточно сильные, что Шейла не сбежит от меня и выйдет за меня замуж. Теперь брак наш стал реальной возможностью. В начале июля 1930 года я, как всегда, произвел подсчет своих доходов. За минувший год я заработал около четырехсот пятидесяти фунтов. А дела все поступали и поступали. Теперь я уже твердо мог рассчитывать на вполне приличный заработок. Более того: даже на весьма солидный.
Но через неделю после того, как я произвел этот подсчет, проснувшись утром, я почувствовал головокружение, похожее на то, какое было у меня во время подготовки к выпускным экзаменам. Поначалу я не придал этому серьезного значения. Только дня через два я вынужден был признать, что нездоров. Я вспомнил, что в последние месяцы часто переутомлялся. Вернувшись из суда домой, я валился на диван, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и лишь тупо смотрел, как темнеет оконный проем. Я пытался внушить себе, что головокружение — лишь результат усталости. Но оно не исчезало, тело у меня словно налилось свинцом, и, выйдя на улицу, я чувствовал, что тротуар уходит у меня из-под ног.
Подчиняясь смутному инстинкту, я скрывал свое состояние от всех. Я попросил Чарльза Марча рекомендовать мне врача, заметив, что в Лондоне еще ни разу не болел, но сейчас хочу показаться в связи с легким раздражением, появившимся у меня на коже.
К врачу я отправился отчасти с опаской, а отчасти в надежде, что он успокоит меня, как некогда Том Девит. Однако в первый раз он ничего мне не сказал; надо было дождаться анализа крови. Но и результаты анализа не внесли полной ясности в картину моей болезни. Я объяснил врачу, фамилия которого была Морис, что лишь недавно приобрел практику и никак не могу ее бросить. А кроме того, я собираюсь в скором времени жениться. Врач был человек добрый, мое состояние явно беспокоило его. Он старался, как мог, успокоить меня.
— Вам поразительно не повезло! — под конец сказал он. — Я не имею права скрывать от вас истину. По-моему, вы серьезно больны!
38. О СТРАДАНИЯХ ДУШЕВНЫХ И ФИЗИЧЕСКИХ
В кабинете врача я старался держаться стоически. Но очутившись у себя дома, я подошел к окну и тупо уставился на летнее небо. Врач не сказал мне ничего определенного и направил к специалисту. Неужели у меня действительно что-то серьезное? Меня бесила эта неизвестность: природа постигшего меня несчастья была настолько не ясна, что о завоевании будущего не могло быть и речи — я не мог строить планы даже на месяц вперед. Минутами я просто не мог поверить своей беде, — вот так же, шагая через парк после первой жестокой выходки Шейлы, я не мог допустить, что это в самом деле произошло. Потом я вдруг весь холодел от страха. Неужели я тяжело болен? Я очень боялся смерти.
Однако уже тогда, а тем более в последующие дни, когда я ходил на прием к специалисту, одно мне было совершенно ясно: никто не должен знать о моей болезни. Если слух о ней распространится, я потеряю практику. Никто не захочет иметь дело с больным человеком. Возможно, из этого ничего и не выйдет, мрачно размышлял я, но надо вести себя так, словно у меня временное недомогание. Никто не должен знать правду, даже близкие друзья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139