Джордж обладал даром вести за собою души, но был наделен человеческими слабостями, малодушно лицемерил и не мог разобраться в собственных желаниях. И ему в конечном счете не одолеть было такого человека, как Джек, который твердо знал, чего он сам хочет, чего хочет Джордж и чего хочет кто угодно другой. И вот теперь Джорджу, прирожденному лидеру, грозило всеобщее осмеяние — даже хуже, чем осмеяние, — ибо он должен был предстать перед всеми как жалкий провинциальный донжуан.
Я старался нащупать тактику, с помощью которой можно было бы спасти его. Вернувшись в Лондон, я все вечера просиживал над делами. Шейла пребывала в крайне угнетенном состоянии, но я не мог ей ничем помочь, да и не пытался. Я не мог заставить себя пойти к ней в комнату, хотя бы следуя установившемуся у нас обычаю. Впервые в жизни я мечтал о том, чтобы встретить человека, который поддержал бы меня, а не выматывал бы из меня последние силы.
Несколько дней от Хочкинсона — стряпчего, которому Иден передал дело Джорджа, — не было никаких вестей. У меня появилась робкая надежда, что полиция сочла дело не заслуживающим внимания. И вдруг в контору на мое имя пришла телеграмма: «Клиенты арестованы ходатайствуют освобождении под залог». Была уже середина декабря, и судебная сессия подходила к концу. Дело Джорджа слушалось в полицейском суде 29 декабря, а у меня в Лондоне ничего не предвиделось до самого января, и я решил в интересах Джорджа провести ближайшие две недели в родном городе.
Я отправился домой, намереваясь сообщить об этом Шейле. По дороге я спрашивал себя, догадается ли она об истинной причине моего отъезда: о том, что только вдали от нее я могу по-настоящему работать — так, как надо, чтобы вызволить друзей из беды. Ничто не должно отвлекать меня сейчас.
Утром Шейла была настроена спокойно и рассудительно. Я сообщил ей об аресте.
— Очень жаль, — сказала она. — Очевидно, это тебя и тревожило?
Я слегка улыбнулся.
— Я ведь не раз говорил тебе об этом!
— Я была немножко… не в себе.
Шейла часто прибегала к этому выражению; обычно она безжалостно характеризовала свои поступки, но иногда пыталась несколько сгладить их.
Я сказал, что уезжаю к Идену и пробуду там до Нового года.
— Почему?
— Я непременно должен выиграть это дело.
— Но что тебе это даст? Уехать на такой срок… — Она пытливо посмотрела на меня.
— Видишь ли, дело очень сложное. А мне они расскажут все, до мельчайших подробностей…
— Неужели это дело сложнее всех остальных? Раньше ты почему-то никогда не уезжал.
Но больше она не возражала и лишь добавила, что на рождество уедет к родителям.
— И если ты думаешь, что отец не узнает о твоем пребывании у Идена, то жестоко ошибаешься, — заметила она со своей обычной саркастической улыбкой. — Имей в виду, я не стану за тебя извиняться. Так что лучше наведайся к нашим на рождестве и попробуй оправдаться сам.
Следующие две недели я почти все время проводил с Джорджем и встречался с Джеком, когда тому хотелось видеть меня. Постепенно они почувствовали ко мне доверие, словно я опять был одним из тех, с кем они постоянно общались. Джордж наконец пришел к выводу, что я ничуть не изменился и всегда готов прийти ему на помощь. На самом же деле я очень изменился, но благодаря этому я теперь лучше понимал беду Джорджа. В юности, когда мы были особенно близки с Джорджем, я вел борьбу за то, чтобы выбиться в люди, — в этой борьбе я не знал поражений и даже не допускал, что такое может со мной случиться. Всем сердцем я твердо верил, что впереди меня ждет только успех. Я страдал слепотой всех удачливых людей и с раздражением удачливого человека смотрел на тех, кто по слабости и недостаточной целеустремленности споткнулся в пути. А потом на меня навалилась болезнь, и я узнал, что такое полная капитуляция, — этого я не мог забыть. Я изведал всю горечь поражения и с тех пор почувствовал себя тесно связанным со всеми, кто вначале подавал блестящие надежды и ничего не достиг, ибо силы изменили ему. Меня связывало с этими людьми не сострадание и не дешевое сочувствие, а сознание, что я сам мог, да и могу еще оказаться в таком же положении. Вот почему в те зловещие дни я снова сблизился с Джорджем.
Тем не менее, направляясь к Джорджу по знакомым невзрачным улицам, я с болью думал о том новом, что появилось в его жизни, — и не столько о его причастности к мошенничеству, сколько о перерождении его кружка, который представлялся ему зародышем идеального общества, в содружество жрецов Венеры. Как бы мне хотелось, чтобы всего этого не было. Мне становилось безмерно больно при мысли о том, в каком мире мы живем. Неужели мне, считавшему, что я способен смотреть правде в глаза, хотелось видеть лишь часть правды о Джордже? Или мне просто хотелось сохранить в неприкосновенности воспоминания о той поре моей юности, когда Джордж развивал свои наивные альтруистические утопии, а я был счастлив уже от одного предвкушения грядущих радостей?
Именно эта моя душевная горечь в сочетании со страхами Джорджа и привела к тому, что я чуть не совершил тактической ошибки выведении дела. Я предвидел, что доводы обвинения могут оказаться очень вескими и 29 декабря, в суде, нам не удается добиться прекращения дела. Единственная разумная тактика состояла в том, чтобы воздержаться от защиты и дать делу перейти в суд присяжных. Но, с другой стороны, если бы мы удачно провели защиту и выиграли дело в полицейском суде, нам удалось бы избежать скандальной огласки. Это была ложная надежда, и я совершил ошибку, дав ей поселиться во мне. Но исступленное состояние Джорджа, его страдания заставили меня забыть о благоразумии;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139