Я обнял ее за плечи и осторожно повел к кровати — единственному месту, где я мог ее усадить. Шейла не сопротивлялась, но двигалась, как автомат. Я поцеловал ее в губы, вытер ей слезы и впервые признался в своем чувстве.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— А я тебя не люблю, но верю в тебя! — вскричала Шейла тоном, расплавившим мне сердце.
Она вдруг обняла меня, крепко прижала к себе и в каком-то отчаянном порыве поцеловала. Затем она разжала объятия и, уткнувшись лицом в покрывало, снова заплакала. Плечи ее содрогались от рыданий, и на этот раз слезы, видимо, облегчили ей душу. Я сидел рядом с Шейлой на кровати и, держа ее за руку, ждал, пока она выплачется. В те минуты я проникся уверенностью, что наивная любовь, внушенная мне Шейлой, созданной моим воображением, по глубине своей не может идти ни в какое сравнение с той, которую я ощущал сейчас.
Я увидел в Шейле нечто пугающее, и все же, хотя завеса над сокровенными сторонами ее натуры приоткрылась, я продолжал любить ее. Но вместе с любовью во мне зашевелилась какая-то странная жалость, и я понял, что то смутное чувство, которое я ощутил в гостиной Найтов, было не чем иным, как предвестником этой жалости. У меня возникло ощущение беды, которая ждет ее и, конечно, меня: передо мной было сложное, ушедшее в себя существо, которого мне никогда не понять, — существо жестокое, раздираемое муками, которых я не сумею облегчить. И все же на душе у меня никогда еще не было так легко. Я любил Шейлу и верил, что она тоже любит меня хотя бы немножко, что мы будем с ней счастливы.
Она подняла голову, высморкалась и улыбнулась. Мы снова поцеловались.
— А ну-ка поверни голову, я полюбуюсь на тебя, — сказала она и с полунасмешливой, полупечальной улыбкой окинула меня взглядом. — Ну и вид же у тебя с губной помадой на щеках!
Я парировал ее насмешку, заметив, что теперь, во время поцелуя, я как следует разглядел ее и понял, что она вовсе не такая красивая, какой кажется издали: ни правильных пропорций, ни классических черт, — словом, самое обыкновенное лицо, сплющенное и несовершенное.
Затем я вернулся к ее выходке в сочельник.
— Зачем ты это сделала? — спросил я.
— Я злючка, — ответила Шейла. — Мне показалось, что ты уже считаешь меня своей собственностью.
— Собственностью? — изумленно воскликнул я.
— Ты слишком многого от меня требовал, — пояснила Шейла.
Мы сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу. Я спросил о Томе, ревниво и в то же время самоуверенно.
— Ты его любишь? — спросил я.
— Нет, но очень хотела бы полюбить! — горячо воскликнула Шейла. — Он такой добрый! Но для меня он слишком хорош. Он лучше тебя!
— Он тебя любит, — сказал я.
— По-моему, он хочет жениться на мне. Но я никогда за него не выйду. Ведь я не люблю его. — И, помолчав немного, она добавила: — Иногда мне кажется, что я никогда и никого не полюблю. — Она притянула меня к себе и поцеловала. — Я и тебя не люблю, но верю в тебя. Помоги мне! Я верю, что ты мне поможешь! — И она еще раз повторила: — Я тебя не люблю, но верю в тебя!
Я заговорил о своей любви; слова лились легко и свободно — я просто не в силах был себя сдержать; захлестнутый безумной радостью, я говорил без умолку, как никогда еще не говорил ни с одним живым существом. Ее страстный призыв: «Помоги мне!» отомкнул последние запоры моего сердца. Я не понимал всего значения ее призыва, но не мог не откликнуться на него. Моя гордость, моя сдержанность — эти узы, сковывавшие меня, когда мама и Мэрион пытались завладеть моим сердцем, — исчезли. Я наконец увидел в Шейле человека, а не образ, созданный мечтой, и бремя моего я было сброшено. Захлебываясь от полноты чувств, я поведал Шейле обо всем, что пережил со дня нашего знакомства. Я казался самому себе другим человеком, способным поступиться всем на свете, кроме моей страстной любви к ней. В ее объятиях я забыл об окружающем меня мире, — в ушах моих лишь слабо звучал ее непонятный призыв.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПЕРВАЯ КАПИТУЛЯЦИЯ
25. ДРУЖЕСКИЙ СОВЕТ
Когда Мэрион водила меня с собой по лондонским магазинам, занимая разговором о цвете своего лица, я подумал о том, как совсем по-иному звучали бы эти слова в устах Шейлы, они казались бы мне полными неизъяснимого очарования, и я запомнил бы их, как запоминал все, связанное с ней. Ведь я был впервые влюблен, и все, что исходило от нее, не было похоже ни на что — такого я никогда еще не слышал, не видел, не касался: магические чары любви создавали вокруг Шейлы ореол необычности. Для меня она была какой-то иной породы. И все это творила преображающая сила моей романтической любви. В моих глазах Шейла в известной мере навсегда сохранила этот ореол, и даже потом, когда прошла целая вечность со времени нашей первой встречи и уже немало лет после ее смерти, она порой всецело овладевала моими мыслями, совсем непохожая на всех других.
В моих глазах она сохранила этот ореол и после того январского дня, когда пришла ко мне в мансарду. Иногда мы гуляли с ней вечерами, держась за руки, по опустевшим улицам, и когда я возвращался к себе, в ушах у меня звучали слова, которые она говорила полчаса тому назад, но звучали необычно, словно овеянные чарами волшебства. Я помнил малейшее ее прикосновение — даже не поцелуй, а просто легкое постукивание пальцев по моему карману, когда она просила спичек, чтобы закурить: таких рук больше ни у кого не было.
Однако эта январская встреча принесла и много нового. Я понял это, еще когда Шейла стояла посреди комнаты с лицом, залитым слезами. Я уже не мог больше представлять ее себе такой, какою создало ее мое воображение. Я должен был узнать ее ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139