Дело в том, что перед тем, как уехать, я, вопреки советам Джека Коутери, разговор с которым немало приободрил меня, все-таки виделся с нею. Письмо Шейлы было написано в свойственном ей иносказательном стиле, но я нашел в нем и забавные строчки, заставившие меня улыбнуться. «У отца пропал голос, — писала она. — Так ему и надо! Не говорит, а как-то жалобно крякает. Я предложила ему свои услуги. Как ты считаешь, хороший из меня выйдет целитель душ?» Немного далее она писала: «Как ни странно, несколько дней назад он спрашивал о тебе. Вероятно, рассчитывает получать у тебя со временем бесплатные юридические консультации. Ведь родители мои поразительно скупы. Боюсь, не перейдет ли это качество по наследству и ко мне. Бедняге Тому, например, пришлось бесплатно лечить отца. Но Том по натуре своей трусоват. А ты изворотлив и хитер и уж никак не трус».
«Изворотлив и хитер». Это суждение любимой льстило моему юношескому самолюбию. Но в какой мере оно соответствовали истине? До сих пор никто еще не давал мне такой характеристики и, насколько мне было известно, никто такого мнения не придерживался. Очевидно, Шейла пришла к нему, наблюдая, как я лажу с самыми разными людьми, тогда как сама она дичится их. И потом, только она видела меня без всяких сдерживающих пут.
С такой же прямотой писала она об отце, о матери и о самой себе. Она не щадила никого: лишенная самомнения и душевной теплоты, она не считала нужным деликатничать ни с самой собою, ни с кем-либо другим. Иногда ее суждения граничили с безумием, но иногда отличались непостижимой глубиной. Шейла как бы мстила людям — и тем, кто прибегал ко лжи и притворству, и тем, кто жил искренними чувствами и был согрет их теплом, которого не знала она. Ей было в этом отказано. И вот в отместку она заявляла, что все люди лживы, а товарищеские чувства — сплошной обман. Несправедливостью своих суждений она часто напоминала обиженного ребенка, но иногда ей удавалось сорвать с жизни благообразный покров и заставить нас содрогнуться при виде неприглядней правды.
Письмо Шейлы принесло мне ощущение ее близости, и я спокойно выдержал оставшиеся экзамены. За обедом я встретился с Чарльзом Марчем и его кембриджскими приятелями. Чарльз вызвался разузнать во всех подробностях, какие я получил-отметки. Он не догадывался, почему это меня так интересует, как не знал и того, что выпускные экзамены будут иметь решающее значение для моей карьеры, но у него было отзывчивое сердце, и он рад был оказать мне услугу. Я позавидовал той смелости, с какой он взялся выяснить, что происходит за экзаменационными кулисами. Когда-нибудь, подумал я, и у меня появится такая же уверенность в своих силах, я тоже получу доступ к источникам влияния и информации. Двадцать лет спустя судьба снова столкнула меня с Чарльзом Марчем, и мне стало смешно, когда я вспомнил, как стремился сравняться с ним.
Я задержался в Лондоне до вечера, чтобы посмотреть состязание в крикет. Сидя на солнце, я чувствовал, как по всему моему телу разливается ощущение покоя, словно после приема лекарства, замедляющего сердцебиение и выравнивающего пульс. Экзамены остались позади. Вскоре я увижусь с Шейлой. Я не чувствовал и тени тревоги, какую испытывал в тот, внезапно возникший в в моей памяти, день, — я даже улыбнулся, вспомнив об этом, — когда восьмилетним мальчуганом сидел на стадионе с отцом, смотревшим в первый и единственный раз в своей жизни крикетный матч.
Но вечером, когда поезд мчал меня мимо полей Центральной Англии и до родного города оставалось всего полчаса пути, это блаженное состояние представлялось мне таким недосягаемо далеким, словно его отделяли от меня годы жизни или просторы океана. Я не находил себе места от беспокойства; голова моя, казалось, превратилась во вместилище беспрерывно сменяющихся зловещих мыслей, меня тяготило предчувствие всевозможных неотвратимых бед, и как я ни старался подавить тревогу, будущее представлялось мне сплошным мучением. Я злился на себя за то, что позволил разыграться нервам, напоминал себе, что подобные опасения одолевают меня всякий раз, как я возвращаюсь откуда-нибудь домой. С этим надо примириться, как с легким недомоганием. Иначе, убеждал я себя, я, точно покойная мама, стану рабом суеверий. И тем не менее, выйдя на платформу вокзала, я с ужасом ожидал, что сейчас узнаю о Шейле нечто такое, что разобьет мне сердце. Преследуемый нелепым страхом, что именно сегодня опубликовано сообщение о помолвке Шейлы, я купил вечернюю газету и наскоро проглядел ее. Прямо с вокзала я позвонил ей. Она удивилась моему звонку и дружески посмеялась надо мной: никаких новостей у нее не было.
На минуту я успокоился — словно после очередного приступа ревности. Но почти тотчас мною вновь овладела тревога — на этот раз о Джордже, и я отправился к нему. Вот тут действительно были некоторые основания для беспокойства, хотя ни он, ни я не принимали этого всерьез. Но в тот вечер ничего страшного я не узнал от него, — он лишь рассказал мне о весьма загадочных обстоятельствах, связанных с Мартино.
Нервы мои наконец утихомирились, и в течение нескольких недель все шло гладко. Джордж успешно выиграл одно дело, его опасения по поводу Мартино вроде бы не оправдывались. Джек Коутери — то ли ему очень повезло, то ли он брал нахальством — стал зарабатывать деньги. Шейла не капризничала и пребывала в отличном настроении; она даже задалась целью привить мне вкус к живописи. Результаты моих экзаменов появились в «Таймсе», — оценки были такие, как я и ожидал. Сообщение это перепечатали местные газеты, о чем позаботилась тетя Милли, которая теперь наконец признала, что я отнюдь не такой ветрогон, как большинство молодых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139