Он многое видел, многому учился, знакомился с другими людьми. Требовалось войти в здешние обыденные дела, вникнуть в отношения всех со всеми, обдумывая подлинные и мнимые обиды, догадки, оброненные шепотом намеки и ставящие в тупик мелкие правила. В ходе стычкидругой с прочими поварятами вскоре определилось его превосходство в силе.
Хоть они и были старше его, Рол опрокидывал большинство из них, не особенно себя утруждая, и мог бы разбить им головы, даже если бы на него одновременно напустились трое. Самый маленький и угрюмый из них, Ратцо, предложил ему после этого перемирие.
– Мы все в одной лодке, – заметил он, шепелявя, ибо у него недоставало передних зубов. – Коекто вполне мог бы выпустить тебе кишки, пока ты спишь, но ходят слухи, у Господина к тебе особое отношение, так что мы воздержимся. Пока у тебя испытательный срок, Рыбий Глаз.
Они поплевали друг другу на ладони и обменялись рукопожатием, после чего Рола более или менее приняли как своего. Прозвище прилипло, и, хотя оно изрядно раздражало Рола, он в конце концов стал откликаться. Он понял, что у него общего с Пселлосом и Рауэн: нечто в глазах, что тревожит всех остальных. Некая необычность.
Как и другие поварята, Рол пытался подружиться с Джибблом, но в отличие от остальных достиг некоторого успеха, равно как потому, что его ничуть не волновала возможность получить больше объедков (жизнь в Эйри не отличалась большей надежностью), так и потому, что он не боялся тяжелой работы, не жаловался и все, что ему поручали, выполнял проворно, испытывая особую гордость за то, что самое низменное дело выполнял безупречно.
Както вечером, гдето два с половиной месяца спустя после того, как он попал в этот дом, он сидел с Джибблом, и здоровякповар откупорил свою неизменную бутыль агуарпуты, дешевого, но крепкого пойла из трущоб Аскари, а Рол терпеливо выслушивал привычные жалобы Джиббла на никчемность и неумелость его подчиненных, жадность торгашей в верхнем городе, ухудшение качества привозных мускатов. Рол слушал только наполовину. Снаружи под звездным небом шелестела весенняя ночь. Даже здесь в пределах кухонь, похожих на темницы, можно было ощутить перемены в природе. Рол думал о «Нырке», ходит ли тот попрежнему в море, подкрасил ли ему глаза новый владелец, смазал ли ему нос, как проделывал дед каждый год, едва расцветали примулы. И он рассеянно ворошил кочергой в алой преисподней внутри громадной черной железной пасти, протянувшейся вдоль целой кухонной стены, поддерживая жар в угольях, чтобы нагреть воду для Рауэн. По мере того как шли часы, Джиббл все заметней пьянел, и его громогласные разговоры перешли на дела, отличные от кухонных. Он описывал с немалым упоением, что делал с Миной, старшей из служанок, в ночь накануне в обмен на роскошное кушанье из жареной дичи. Обычно добродушный, Джиббл тем не менее нетнет да чувствовал потребность измерить пределы своей власти. Недовольная, но голодная служанка уступила ему, и этого пока было достаточно, его веря, что он занимает положенное ему в мире место, укрепилась, и теперь в течение нескольких недель ему для полного счастья не понадобится приставать ни к чему более живому, чем бутылка. По правде говоря, служанки не были особенно против заигрываний Джиббла, хотя бы если сравнить его с Куаре. Если тот уделял им внимание, они целыми днями потом ходили в синяках и рыдали, неспособные рассказать о том, что он с ними вытворял, но неспособные также это забыть. Джиббл по меньшей мере пытался не делать им больно. От Рола все они падали в обморок с самого начала, и ему тоже был предоставлен недурной выбор. Он утратил невинность в первую неделю, прижав настойчивую девицу к темной стене в погребе и накачав ее. Его поразило, как мало это для него значило. Время от времени к нему снова липли, и он уступал. Но всякий раз, всаживая член в визжащую счастливицу, он видел Рауэн в кухне перед огнем в ту ночь и почти чувствовал, как ее темные губы жадно приникают к его рту.
Джиббл оставил свои похотливые воспоминания. Чем больше он пьянел, тем горестней становился. Вот он проверил водяные часы и, кажется, встревожился. Рол вздремнул ненадолго, уже не час и не два, как минула полночь, а его день начался еще до зари. Когда толчок вывел его из сна, Джиббл все еще бормотал себе под нос.
– Ничего хорошего в том, что он заставляет ее делать. Ведь не то чтобы Господин нуждался в деньгах. Нет, он так поступает, чтобы ей было стыдно, чтобы знала свое место. И все эти создания, ведь он ее… – Повар осекся, воззрившись на зевающего Рола. – И ты тоже. Ясно как день, у тебя все на лице написано, но он думает, что только он замечает. Он стал беспечным, вот что. – Джиббл основательно глотнул из горлышка своей початой бутыли и вытер рот мясистым предплечьем.
– Что у меня на лице написано? – еле слышно спросил Рол.
– Я здесь дольше, чем кто угодно, восемнадцать лет. Я все это видел. Еще два, и выйдет мое времечко, так он мне сказал. Еще два, и я опять вольная птица. И не то чтобы дело того не стоило, видеть этих сукиных сынов, удавленных их собственными кишками. – Тут Джиббл не в меру расчувствовался и начал плакать. – Она была такая красивая. Вот в чем дело. Говорят, они не могут страдать после смерти. Боги над нами, надеюсь, что это правда. Правда для нее. Но Господин помнит о своем праве. И всегда держит слово. Он пообещал, что они будут умирать медленно, так и вышло. Двадцать лет. Полжизни. Ей было девятнадцать, когда она умерла. – И повар начал негромко всхлипывать.
Кухонная дверь распахнулась, хлопнув о стену. Оба, Джиббл и Рол, вскочили. Бутыль выскользнула из толстых пальцев повара и разбилась о скользкие плиты пола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90