Теперь он боялся и все же не мог противиться тому безжалостному упрямству, которое его охватило. Он был уверен, что все это имеет какоето отношение к опозданию Рауэн.
Похоже, какието толстые балки поднимались над ним. Под ногами камень, в воздухе висит пыль. Он подавил побуждение чихнуть. Склад казался заброшенным, запустелым, начавшим разрушаться. Рол видел звезды в разрывах крыши.
И всякого рода старый хлам был разбросан по полу и громоздился вдоль стен. Рол принялся карабкаться через мусор, потревожил мышей в норке, затем спугнул большой отряд тараканов, и вот наконец пальцы его охватили деревяшку, которую, кажется, не источили черви. Кофельнагель. Тяжестью не уступит дубинке. Рол взял деревяшку поудобнее одной рукой и почувствовал чуть больше уверенности в себе.
Теперь он явно различал повышенные голоса и стал пробираться на свет вдоль стены по длинному узкому проходу. Помимо источника света, там чтото дымилось, судя по запаху. Он крался так же бесшумно, как на охоте на мысу Деннифрея. Остановка. Глаза уловили стальной блеск, ноги сами замерли, прежде чем Рол чтото понял сознанием. Он присел на корточки и принялся внимательно изучать второй отблеск, который его насторожил. Две проволоки были натянуты через проход, на высоте голени и шеи. Он проследил их взглядом до стены, обе оказались намотаны на железные крюки, всаженные в осыпающуюся каменную кладку. Не доходя до крюков, на стальных нитях висели двумя рядками серебряные колокольчики. Рол медленно подался вперед. Миг спустя ему удалось набраться храбрости, пробраться меж проволок и продолжить путь. Теперь медленнее, прочесывая взглядом самый воздух перед собой. Проход вывел его на галерею, со всех сторон окружающую длинную палату, примерно в десяти футах над землей. Дерево галереи было погнуто и изъедено червями. Рол лег на брюхо и осторожно пополз. Наконец он смог поглядеть вниз. Там на каменном полу горел огонь, единственный в помещении источник света. Дым от него ел Ролу глаза. Вокруг собралась орава пречудного вида оборванцев, они грели над пламенем руки и передавали друг дружке глиняный кувшин. В какое только тряпье они не вырядились, вплоть до бывших женских юбок, не говоря уже о давно отслуживших кожаных панцирях и кожаных, изрядно протертых плащах. Некоторые носили шапки, другие повязали поверх бород замызганные шарфы, но все украсили свои головные уборы перьями. Лица были черны от грязи, глаза на них казались белыми, рты виднелись как хохочущие алые кратеры. Они лопотали друг с дружкой на языке, которого Рол не понимал, но, вслушавшись, он подумал, что время от времени улавливает чтото осмысленное, пожалуй, это не полностью чужеземный язык, а чтото знакомое, но сильно искаженное и испорченное. Гаскарийский был общим языком Семи Островов, и здесь звучала лишь дикая и грубая его разновидность. Беседа затихла, как только в дверь на уровне земли вступили Пселлос и Куаре. Рол отпрянул в тень, и гнилое дерево галереи затрещало под ним. Пселлос воздел пустую руку в знак приветствия, впрочем, в другой руке он держал обнаженный клинок. Фонарь дрожал в кулаке Куаре, лицо верного слуги было бледно, как слоновая кость, и на нем блестел пот. Пселлос казался спокойным и непринужденным, разве что глаза его сосредоточенно блестели. Вырядившиеся кто во что горазд оборванцы у костра тут же рассыпались, достав из тайников в одежде ножи и молоты. Пселлос ухмыльнулся.
– Язва! Неужели так приветствуют старого друга? Один из оборванцев вышел вперед. Рот его был полон желтых зубов, а шляпу с перьями он залихватски сдвинул на затылок. В руке он держал длинный тонкий нож.
– Нуну, – выдал он на своем безобразном гаскарийском, – его милость самолично. Чем мы обязаны такой честью?
– У вас тут есть коечто мое, Язва. На всю ночь мы не договаривались.
Язва улыбнулся и распростер руки, мол, что тут поделаешь.
– Что я могу сказать, твоя милость? Мы зачарованы, порабощены. И не все из нас еще обернулись.
Пселлос оглядел помещение, словно считая головы. Облачко неприязни пробежало по его лицу и развеялось. Он вложил клинок в ножны.
– Скажи мне, есть у вас в этой дыре достойной питье? Язва рассмеялся. Все прочие, кажется, испытали облегчение, их оружие опустилось.
– Король Воров может быть чем угодно, но он не варвар. Здесь есть бьонийское для тех, кто разбирается. Если ктолибо столь великий снизойдет до выпивки с отребьем этого мира.
– Я пил и с худшими, – сказал Пселлос и шагнул вперед.
Откудато возник серебряный кубок, украшенный золотом и ляпислазурью. Язва махнул грязной рукой, и один из его подчиненных наполнил кубок из тугого меха. Пселлос изучил предложенный ему кубок глазами знатока, затем сделал глубокий глоток.
– Изысканно, – произнес он. – Сбор позапрошлого года, и кожа бурдюка отменно на него воздействовала. Поздравляю тебя, Язва. Понятия не имел, что твой погреб так хорош.
– Не мой погреб, твоя милость Пселлос, но его милости Перриваля. Поздравь его, если нужны поздравления.
Пселлос поднял бровь.
– Я вдвойне поражен, если так. Добро Перриваля не самая легкая добыча. Говорят, его дом истинная крепость.
– Даже у неприступной крепости есть вход.
– Твоя правда. Полагаю, среди краж тонких вин и семейных драгоценностей ты нашел время позаботиться о моем поручении. Я обычно вперед не плачу.
Язва отдал поклон. Изза пазухи своего потрепанного наряда он достал свиток на деревянной рукояти, запечатанный черным воском. И вручил его Пселлосу с новым замысловатым поклоном. Лицо Пселлоса не изменилось. Но чтото новое появилось в глазах, вспышка жадного торжества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90