Потом Аояги придвинулся поближе к изголовью постели.
– Как вы себя чувствуете? Простите, что я так долго не подавал о себе вестей. Очень был занят по службе… – он оглянулся на невестку, подносившую ему чай.
– Что вы, что вы, ведь вы живете так далеко… Отец, Аояги-сан приехал поздравить нас с Новым годом!..
– Вот как?
– И привез целую кучу подарков! – жена пододвинула к постели большой поднос, на котором стояли банки со сгущенным молоком, куриным филе, бульоном и другими диковинками из Токио.
– Вот как?
– Да что это вы, отец, заладили «бот как!» да «вот как!»… Поблагодарите же за подарки!
– Не беспокойтесь, это совершенно лишнее! Лучше скажите, как ваше самочувствие? – Кокусю Аояги потер ладони и привычным жестом, как будто собирался пощупать пульс, взял брата за кисть костлявой, ко все еще могучей правей руки. Пальцы этой руки, похожие на узловатые корни старой сосны, казалось, хранили еще след той мощной хватки, которой они сжимали когда-то рукоятку боевого меча. Но вдруг старый Хигаси оттолкнул руку брата и застонал, мучительно силясь повернуться на постели.
– Ой, да что это с вами?
Старый Хигаси засмеялся.
– Зачем умирающему подарки? К чему игра в родственные чувства? Возвращайся домой, тебе, наверное, некогда, немедленно возвращайся!
– Да что такое вы говорите! Ведь господин Аояги приехал проведать вас, оторвался ради вас от своих дел!..
– Что от дел оторвался, это очень жаль. Смотри, чего доброго потерпишь урон в своей практике… Немедленно возвращайся обратно!
– Ну что это, право… Знаете, в последнее время с ним просто сладу нет! Наверное, это из-за болезни… – госпожа Хигаси умолкла Кокусю Аояги, слегка качнув головой, сделал ей знак глазами.
Кокусю Аояги постоянно приходилось вращаться в высшем свете, и он давно привык к капризам своих высокопоставленных пациентов. Природное великодушие в сочетании с профессиональными навыками научило его удивительному искусству все принимать с улыбкой и при этом еще уметь угождать людям.
Урезав во имя родственной любви толику от своего драгоценного времени, одна секунда которого стоила тысячу золотых, Кокусю провел целую ночь и полдня в доме брата. Он покорил госпожу Хигаси, расхвалив по-деревенски грубое угощенье невестки и уверив ее, что ее стряпня намного вкуснее, чем столичные разносолы. Он поверг в трепет врача из Кофу, почтительно именуя провинциального лекаря коллегой и советуясь с ним относительно дальнейших методов лечения. Он провел добрый час в беседе со стариком Сакаи, затронув даже вопрос о состоянии финансов в столице, и заставил своего собеседника втайне пожалеть, что дочь вышла замуж не за младшего, а за старшего из двух братьев…
В довершение всего он собственной персоной сидел у изголовья больного, придерживая пузырь со льдом рукой, украшенной дорогим перстнем. Он сам сварил бульон и поднес больному. Больше того, он сообщил брату, что взял на себя смелость вызвать телеграммой Сусуму.
Старый Хигаси рассердился. Но Кокусю Аояги был достаточно сообразителен, чтобы понять истинный смысл этого гнева. Он объяснил брату, что в его отсутствие, наверное, уже пришла ответная телеграмма, больше того, он уверен, что сам Сусуму уже плывет на пароходе в Японию и будет здесь самое позднее в конце февраля… Неторопливо изложив все эти соображения, Кокусю незаметно сумел в какой-то мере успокоить даже больного брата.
А еще через день Кокусю Аояги распрощался с семьей Хигаси. Конечно, если бы он мог поступать согласно своим желаниям, то остался бы здесь еще надолго, чтобы ухаживать за больным братом, но ведь в отличие от любой другой службы на него возложена забота о здоровье высочайшей особы, и, кроме того, он обязан подумать о многочисленных других пациентах – князь Н. болен воспалением легких, у маркиза Н. – брюшной тиф, – их лечение никак нельзя поручить кому-нибудь другому. Ему предстоят несколько операций – операция рака груди у графини Н., косметическая операция носа у дочери виконта Н. – да, он должен сделать эти операции своими руками. Одним словом, приходится возвращаться… Если в состоянии больного будут какие-нибудь ухудшения, пусть ему немедленно сообщат об этом телеграммой. «И если для больного что-нибудь понадобится, прошу вас, без церемоний…» – потихоньку добавил он, обращаясь к невестке, страдавшей от того, что ей нечего было послать в подарок госпоже Аояги. Затем он отбыл.
Белое лицо, черные усы, золото часов, алый блеск рубина, звучный голос – все это исчезло вместе с Кокусю Аояги, и в доме снова воцарились тишина и уныние.
Спустя три дня после его отъезда в дом Хигаси пришло письмо, к которому была приложена телеграмма Сусуму, датированная вторым января, и перевод этой телеграммы на японский язык. Сусуму сообщал, что немедленно выезжает в Ливерпуль и срочно возвращается в Японию через Америку.
– Ах, вот что? Сусуму возвращается… – холодно произнес старый Хигаси.
Жена была поражена равнодушием мужа, она была уверена, что он с ума сойдет от радости при этом известии.
С этого дня старый Хигаси как-то притих и говорил очень мало. Врач опасался этих признаков растущей слабости, но жена радовалась, что муж стал таким смирным, каким она уже давно его не видала.
По указанию старого Хигаси возле его изголовья повесили нитку четок, на которой было нанизано сорок бусинок. Он подсчитал, что путешествие от Лондона до Кофу займет около сорока дней. Иногда встревоженная тишиной в его комнате жена заглядывала в дверь и видела, что старый Хигаси перебирает эти четки здоровой правой рукой.
– Еще не смеркается?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105