– Плачь, плачь… Может быть, какой-нибудь дурак попадется на эту удочку… Подумать только, я поселил ее в отдельном доме, а ей, оказывается, это на руку… Ни словечком не обмолвившись законному мужу, сама, по собственному своему усмотрению, отправляется к такому субъекту, как Фудзисава… Или за двенадцать лет, что ты прожила со мной, ты никогда не слыхала, что все они – Фудзисава, Киносита – самые ненавистные мне люди? К этому негодяю, к этому выскочке… И кто? Кто?!. Подумать только – графиня Китагава смиренно является с прошением… И хотя бы поехала вдвоем с кем-нибудь – нет, одна! Да разве этому можно найти оправдание?!
Гнев нарастал с каждой минутой, усиливался с каждым шагом. Граф, словно ткацкий челнок, сновал взад и вперед по комнате, сплетая вокруг жены непроницаемую ткань обвинений.
– Твой брат марает мою честь, теперь ты позоришь меня. О каком бы важном вопросе ни шло дело – разве слыхано такое?! И к кому?! К кому?.. К Фудзисава! Ты нанесла мне самое тяжкое оскорбление, какое только можно представить! Ты, верно, принимаешь меня за дурака. Не мудрено, что даже Мити насмехается надо мной. Все это твоих рук дело!

4

– Значит, сколько бы я ни просила у вас прощения, вы не хотите выслушать и понять меня?
– По-твоему, можно позволять себе что угодно, лишь бы потом просить прощения?
– О нет, поверьте я далека от подобных мыслей… Я молю вас, снова и снова молю простить меня за то, в чем я действительно виновата… Но ваши обвинения слишком несправедливы… Кто скажите, представил вам все это в таком свете?
– От кого бы я ни услышал, тебя это не должно интересовать… Хочешь знать, кто? Изволь, скажу. Слышал сегодня в одном доме ст Китадзима.
– От Китадзима? От этой… Киёко?
– Ну да, разумеется. Что тут удивительного?
– Слова такой женщины…
– Замолчи! Может быть, ты воображаешь, что оправдаешь себя, если станешь чернить других? Да, Китадзима не такая старомодная женщина, как ты. О ней говорят? В обществе всегда о чем-нибудь говорят… Обо мне тоже злословят, будто я неподобающе веду себя… Знаю, все знаю… Люди – глупцы, они глухи и слепы. Безмозглые невежды! Да, у Китадзима есть кое-какие недостатки, но она умная женщина, с ней можно поговорить, такие женщины нужны в нынешние времена. И уж во всяком случае ты ей не чета… Разве ты женщина? Ходячая святоша, вот ты кто такая!
Графиня молчала опустив голову.
– Да, ты старомодна! Ты старомодна так, что дальше некуда! Вечно мрачная, глядеть противно, воображаешь о себе невесть что, строишь из себя ходячую святость… А я терпеть не могу таких святых женщин! Вот потому-то… Потому-то я и заявляю тебе напрямик, что предпочитаю О-Суми. Конечно, она не получила образования и не родилась в семье нищего аристократа, зато душа у нее открытая, честная, не то что у некоторых – с двойным дном. Да, она не из той породы, что строят из себя воплощенную добродетель, а за спиной исподтишка позорят мужа!
Госпожа Китагава продолжала молчать, она стояла с опущенной головой, только мочки ушей у нее пылали, словно огонь.
Граф достал сигару, попытался прикурить ее от настольного хибати, но только разворошил золу и, так и не прикурив, в конце концов с досадой смял сигару и швырнул за окно. Он опять принялся ходить взад и вперед по комнате, потом остановился возле окна, за которым угасал бледный вечерний свет, широко зевнул и прошептал, словно ни к кому не обращаясь:
– Да, нелепо, нелепо… Кажется, я сделал все, что мог, начиная с приданого… Устроил достойные похороны матери… Определил в училище брата… А теперь со мной не находят нужным даже посоветоваться… И после всего этого с добродетельной миной распространяют слухи о том, что муж – распутник, бегают с жалобами к такому типу, как Фудзисава, жалуются ему, что муж – ничтожество… И это называется добродетельная женщина? Да что же это на самом деле! Какой абсурд!.. Несчастный я человек, честное слово!..
– Значит, вы не хотите принять во внимание мои извинения?
– А если не хочу, что тогда?
– Тогда, прошу вас, отпустите меня! – госпожа Китагава подняла голову и решительно взглянула на мужа. Глаза у нее были заплаканы, но голос звучал твердо.
В первый момент граф не поверил своим ушам. Но в следующее мгновенье жилы на его лбу вздулись, губы и подбородок затряслись, и он с ненавистью уставился на все еще прекрасное лицо жены, на пряди волос, выбившиеся из прически и упавшие ей на щеки.
– Дать тебе свободу? Прекрасно, с удовольствием! А получив свободу, пойдешь, наверное, куда-нибудь в хорошее место содержанкой, да? – он захихикал.
– Что вы говорите! – глаза госпожи Китагава метнули молнии сквозь застилавшие их слезы. Губы у нее пересохли, щеки вспыхнули ярким румянцем.
– Я говорю – тебе нужна свобода, потому что есть уже, наверное, подходящее местечко на примете?
– Да, есть.
– И где же это, позвольте узнать?
– В могиле.
Граф расхохотался.
– Вот уж это ваша полная воля!.. Негодяйка! Что ж, топись в речке, туда тебе и дорога!

5

Как раз в эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошла горничная, держа в руке конверт, завернутый в кусок лилового шелка; заметив напряженную атмосферу в комнате, она опустила глаза и замялась.
– Что такое? – и голос и взгляд графа не сулил ничего доброго.
– Я принесла письмо…
– Письмо? Дай сюда! – граф протянул руку. Горничная, бросив взгляд на хозяйку, медлила в замешательстве.
– Прошу прощения… Это госпоже…
– Неважно. Дай сюда, говорят тебе!
Испуганная громким голосом графа, у которого был такой вид, словно он готов был наброситься на нее, горничная робко протянула руку со свертком, но все еще не уходила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105