Экстремальный романтизм этой фразы вызвал у него улыбку: то, что он оказался способен состряпать такое отвратительное выражение, доказывало ему, что в данный момент он не был ни разборчивым, ни пресыщенным. Тем не менее перед ним была женщина, о существовании которой он смутно догадывался еще в Личфилде, и в сравнении с которой Эвелин Таунсенд выглядела лишь жалким подобием в человеческой плоти. Сходство было вполне достаточным, чтобы вызвать у него серьезное беспокойство. Теперь он совершенно ясно видел это сходство.
– Я сильно опасаюсь, что и из-за этой женщины у меня тоже могут быть неприятности. Ведь все мое существо взывает к ней. Да, Джеральд, тебе, дружище, надо быть осторожным, если ты находишь беспокойство неподобающим.
Эварван заговорила. Она говорила – что казалось Джеральду довольно странным – о той самой Эвелин, которая ходила по Личфилду, заключенная в теле, казавшемся лишь жалкой копией тела Эварван. Но Джеральд едва ли был в состоянии слушать. Ему не нравились сильные, безумные и слишком юные чувства, которые эта женщина пробуждала в нем. Они угрожали его благополучию. Ведь эта женщина вызывала у него то старое, незабытое еще лихорадочное состояние, которое он некогда испытал с Эвелин Таунсенд, и которое связало его страшными узами незаконной любви. Эта Эварван вовлекала его в безумства, свойственные молодым и неопытным, и это безумие надо было контролировать.
Поэтому Джеральд слегка ошеломленно возразил, что – не говоря уже о том, что на него возложены обязанности Спасителя и солнечного божества, помимо тех обязательств, которые он принял, чтобы взойти на престол Антана – он не смог бы более терпеть вздорность, раздражительность и ревность Эвелин, которая сделала адюльтер совершенно невыносимым.
– Если бы она хоть немного была похожа на вас, мадам, – галантно заметил Джеральд, с все возрастающим хладнокровием, так как чем дольше он смотрел на эту женщину, она все сильнее напоминала ему Эвелин, – то дело повернулось бы иначе.
– Но я, – сказала Эварван из зеркала, – буду с тобой всегда, если, конечно, ты пожелаешь стать моим возлюбленным. Ведь для тебя с помощью моего зеркала откроется дорога к счастью. Ты познаешь неправду, и эта неправда сделает тебя свободным: дела мирские и вся суета, производимая торговцами, воинами и уважаемыми персонами, рассуждающими о высоких материях, пройдет мимо тебя, словно бушующий поток; но ты не будешь обращать внимания ни на что, кроме той красоты, к которой стремятся все юноши, но без помощи моего зеркала не обретает ни один мужчина. Ты проведешь бесполезную жизнь среди красивых теней, но ты будешь счастлив.
– Я хочу только тебя, – хриплым голосом отвечал Джеральд. – Я не могу думать ни о престолах, ни о каких-либо божествах, когда ты стоишь здесь, на расстоянии вытянутой руки. Всю свою жизнь я искал тебя, как я знаю теперь, любимая; всю эту тоскливую жизнь, полную опостылевших игр и веселья, которую я прожил с постоянно угасающей верой в то, что я вскоре найду тебя. Но сейчас я снова как Иоганн Фауст или, скорее, как Юрген в той старой истории, в которой он в конце концов приходит к Елене, возлюбленной богов и людей; только я гораздо счастливее, чем Юрген, потому что моя Елена говорит...
– О, я говорю о твоем собственном благе, мой милый, так как тебе следует выполнить одно условие, прежде чем я смогу довериться тебе и отдать тебе все.
Джеральд ответил:
– Нет, Эвелин, не сегодня... то есть, прошу прощения, дорогая. Я немного рассеян... Да! Как я сказал, разница в том, что говорит Елена...
– Ради твоего же блага, любимый мой.
– Да, ты, естественно, говоришь об условии моего собственного счастья. Глом предсказывал, что именно так и будут поступать многие более или менее дружелюбно настроенные обитатели этих мест.
– Я, однако же, говорю об очень простом условии. Ты должен самолично исполнить маленькую Асвамедху; и тебе придется принести в жертву перед моим Зеркалом не какую-нибудь действительно стоящую лошадь, и даже не просто хорошую лошадь, но всего лишь эту ужасную и совершенно никчемную лошадь, которую ты привел с собой в страну Дэрсам.
Тогда Джеральд сказал:
– Не правда ли, это небольшая цена за приобретение того, чего жаждет мое сердце. Ибо всю свою жизнь я жаждал, как и все поэты, чистой красоты, которую, казалось бы, никогда не найти на этой земле, но которая ныне явилась в образе женщины и говорит со мной женским голосом – и каким голосом! – и говорит о моем же благе. Да, это небольшая цена, которую с радостью заплатил бы паренек лет девятнадцати или около того. Ведь я должен сказать тебе, возлюбленной богов и... скажем, юношей всего мира, что все это сильно напоминает мне тот первый сонет, который я сочинил о тебе, когда был девятнадцатилетним юношей.
Эварван не могла полностью скрыть свое беспокойство по поводу чтения сонета. Но тем не менее в ее голосе прозвучала почти материнская нежность, когда она спросила Джеральда:
– Неужели ты сочинял стихи обо мне тогда, еще в то время?
– Чтобы доказать это, – ответил Джеральд, – я сейчас прочту тебе тот самый сонет.
И он прочел.
Однако голос его так дрожал от избытка чувств, что, закончив восьмистишие, Джеральд замолчал, так как был не в силах сопротивляться красоте возвышенной мысли, когда она столь адекватно выражена в безупречном стихе. Итак, мгновение он стоял в молчании. Он прижал прекрасные руки Эварван из зеркала к своим дрожащим губам.
Ибо этот чарующий яркий сон превратился в западню, которая сбивала его с дороги в предназначенное ему царство и снова вовлекала его в привязанность к прекрасным идеям и показному блеску юности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72