Быстренько достал я из комода смену исподнего, две чистые
рубашки, полотенце и всякую мелочевку вроде носков и платков.
Поколебался, брать ли бритвенный прибор, посмотрел в зеркало и
махнул рукой. Моя щетина вошла аккурат в промежуточную стадию
между небритостью и бородой. Пускай растет. Непривычно для
офицера, но какой уж теперь из меня, к ляду, военный. А что сам
на себя не похож, так это, ввиду возможных розысков, даже к
лучшему.
Отправляясь в бега, щеголять в мундире с орденами на груди тоже
ни к чему, слишком приметно. Я переоделся в легкую куртку и
брюки дудочкой, которые носил, помнится, еще до войны. Флакон с
порошком переложил во внутренний карман куртки и застегнул
пуговичку. На случай холодных ночей, которые в горах не
редкость, откопал в комоде свитер двойной вязки, присовокупил к
кучке собранных в дорогу шмоток и полез под тахту за чемоданом.
Там меня ожидал сюрприз.
На пыльном полу, рядом с моим видавшим виды чемоданом, лежал
щегольский плоский чемоданчик из натуральной кожи, с какими
ходят деляги. Он пропахал широкую борозду в серых клочьях пыли,
когда его крепким тычком отправили вглубь под тахту. И случилось
это, судя по следу, совсем недавно. Вот так номер.
Вытащив находку, я помедлил, собираясь с духом, потом отщелкнул
крышку. Даже не будь я крайне любознателен от природы, все-таки
интересно, что за улики не поленились мне подбросить.
Чемоданчик оказался набит пачками денег. А поверх них лежал
длинноствольный пистолет с глушителем. Полуавтоматический
"Мидур" тридцать третьего калибра, типичная бандитская пушка.
Безо всякой там баллистической экспертизы нетрудно понять, из
какого именно ствола замочили бедолагу Лигуна. Из этого самого.
Иначе зачем бы он оказался в чемоданчике под моей тахтой.
Денег было много. Очень много. Столько, что одуреть впору. Едва
я кинул на них взгляд, некий безошибочный счетчик у меня в
голове отчеканил:"Триста шестьдесят тысяч." Ну да, верно, два
ряда по шесть пачек в три слоя, по тысяче десятками в каждой
пачке, аккуратненько обандероленной крест-накрест самодельными
бумажными полосками. Прямиком из наркобанка, надо полагать.
Между прочим, это три тысячи семьсот восемьдесят девять моих
пенсий, то есть, на двести пятьдесят два года вперед, что
моментально вычислили мои безупречные неугомонные мозги.
Ну и как насчет того, чтобы прожить эти двести пятьдесят два
года, по пятнадцать месяцев каждый, на девяносто пять хухриков
ежемесячно, уважаемый пенсионер Трандийяар? Бред какой-то. Я
даже начал проникаться повышенным уважением к своей скромной
персоне, ведь кто-то же ухнул такую прорву денег ради того,
чтобы меня подставить. Хотя в качестве неопровержимой улики
вполне хватило бы пистолета. Загадочная щедрость, прямо скажем.
В обойме осталось четыре патрона, пятый в стволе, два потрачены
на Лигуна. Ствол нечищенный, со свеженьким пороховым нагаром.
По логике событий следовало ожидать, что скоро нагрянут
полицейские. Но предпочтительнее все-таки смотаться отсюда
прежде, чем они заявятся.
И тут раздался звонок в дверь.
До сих пор для полного набора улик недоставало самой малости -
моих отпечатков пальцев на чемоданчике и оружии. Теперь даже эта
крохотная неувязка устранилась по воле случая, и меня можно было
арестовывать тепленького, безнадежно влипшего по самые уши.
Только вот звонок брызнул коротенькой, как бы неуверенной
трелью, словно палец ожегся о кнопку и отдернулся. На
полицейские замашки совсем не похоже.
Ногой запихнув чемоданчик с деньгами под тахту, я сунул пистолет
за спину, под брючный ремень, одернул куртку и пошел открывать.
На пороге стояла Зайна.
- Здравствуй, Мес, - произнесла она с какой-то вымученной,
слегка перекошенной улыбкой.
- Здравствуй, - ответил я и посторонился, пропуская ее в
прихожую, она же кухня, она же гостиная, она же душевая при
случае.
Появление бывшей жены и вовсе не лезло ни в какие ворота. Ну
ладно, подброшенные пистолет и кучу денег еще можно
вразумительно объяснить. Но приход Зайны?
Неужто ее пухленький интендант ухитрился пасть смертью храбрых
за Родину и Адмирала на каком-нибудь из продовольственных
складов? Или, того пуще, в ней взыграли высокие чувства -
любовь, долг, жертвенность и разные прочие мерехлюндии? Но тогда
это не Зайна. Или я уж вовсе ничего не понимаю.
- Вот, - сказала она. - Зашла посмотреть, как ты живешь.
- Что ж, проходи в комнату, - откликнулся я.
И она вошла в комнату, где тысячи раз бывала, сама не ведая
того. Желанная и презренная, любимая и ненавистная, впервые она
вошла туда наяву и уселась на табурете, сложив руки на коленях,
как пай-девочка на уроке.
От всего этого веяло глубоко запрятанной, но отчетливой фальшью.
Она толком не представляла, как ей держаться и что говорить. Не
сама она сюда пришла, не по своей воле. Но по чьей?
- Позавчера, когда ты проходил мимо моего дома, у тебя был очень
больной вид. Тебе что, сильно нездоровится?
Заботливая Зайна, обеспокоенная моим самочувствием. Ну, доложу я
вам, это похлеще, чем триста шестьдесят тысяч хухриков под
тахтой.
- Да так, средне. Старые раны беспокоят.
- Ты хоть питаешься нормально? Денег хватает?
Можно подумать, она пришла покормить меня за счет бравого
младшего интенданта.
- Родина платит пенсию своему незабвенному герою, - обтекаемо
разъяснил я.
- Да ведь это гроши, разве на них проживешь...
- Родина считает, прожить на пенсию можно. Не мне опровергать
это мнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56