3. Заводского («Архив русской революции», том VIII) имеется следующая интересная фраза:
«Шантаж, послуживший поводом к возбуждению следствия, был уже почти совсем закончен, но рисовались очертания других шантажей, мало того, появилась улика, которая указывала, что Монасевичем-Мануйловым было много натворено такого, перед чем бледнел этот жалкий шантаж».
Какая великая была протекция у Монасевича-Мануйлова, указывает тот факт, что, когда дело его о шантаже было назначено к слушанию (16 декабря 1916 года) в Петроградском окружном суде, на имя министра юстиции Макарова накануне суда (15 декабря 1916 года) была получена следующая высочайшая телеграмма:
«Повелеваю прекратить дело Монасевича-Мануйлова, не доводя до суда.
Николай».
Чтобы понять причину посылки этой телеграммы государем императором, следует обратиться к опубликованной переписке императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II. Я приведу выдержку из одного письма императрицы от 10 декабря 1916 года из Царского Села.
«На бумаге Мануйлова прошу тебя написать „прекратить дело“ и сослать ее министру юстиции. Батюшин, который имел все это дело, теперь сам пришел к Анне (Вырубова, фрейлина императрицы), чтобы просить, чтобы дело было прекращено, так как он, в конце концов, понял, что эта грязная история, задуманная другими, чтобы повредить нашему другу Питириму и др., — это все по вине толстого Хвостова. Генерал Алексеев узнал об этом позже через Батюшина. Иначе через несколько дней начнется следствие, и могут быть очень неприятные разговоры опять все сначала, и вновь поднимут этот ужасный прошлогодний скандал. Ну так, пожалуйста, сразу, без задержек, пошли бумагу о Мануйлове Макарову, иначе будет слишком поздно».
Это письмо императрицы указывает ясно на ту тесную связь, которая существовала между генералом Батюшиным, Монасевичем-Мануйловым, Распутиным и Вырубовой. При этих условиях Батюшин мог игнорировать любого министра, что он и делал, так как фактически он располагал «высочайшими повелениями». Насколько императрица относилась доброжелательно к просьбам своих друзей — Вырубовой и Распутина, показывает выдержка из ее письма от 15 декабря 1916 года из Царского Села к императору Николаю II:
«Я так тебя благодарю (и Аня тоже) за Мануйлова, представь себе, милый, Малама в пять часов вчера сказал, что от тебя нет бумаги (курьер приехал утром), так что мне пришлось телеграфировать. Собрались поднять целую историю, примешав к ней целый ряд имен просто из гнусных соображений. И очень многие предполагали быть на суде. Еще раз спасибо, мой дорогой».
Эта переписка указывает на те приемы и ходы, какими генерал Батюшин пользовался для достижения своих целей…Вскоре вслед за этим был уволен министр юстиции Макаров, как об этом и заявлял Монасевич-Мануйлов при его аресте. Тем не менее, в феврале 1917 года, когда Распутин был уже убит, при министре юстиции Добровольском, государь взял обратно свое повеление о прекращении дела Монасевича-Мануйлова. Петроградский окружной суд, под председательством Рейнбота, рассмотрел дело о шантаже, возбужденное против Монасевича-Мануйлова, и присяжные заседатели вынесли ему обвинительный вердикт с отдачей его в арестантские роты, с лишением прав состояния. Это было уже накануне революции. Интересен тот факт, что Монасевич-Мануйлов состоял, как мы уже выше говорили, секретарем Председателя Совета Министров Штюрмера, являлся в то же время сотрудником «Нового времени», Охранного отделения, осведомителем комиссии генерала Батюшина, а также членом революционных организаций. Благодаря этому последнему обстоятельству, Монасевич-Мануйлов, а затем также и генерал Батюшин, когда также был арестован, имели горячего защитника в лице В. Л. Бурцева.Дело Монасевича-Мануйлова было первым большим ударом для генерала Батюшина и его комиссии, так как один из главных ее участников был изъят из обращения. В это же время выбыл из строя и Распутин. Генерал Батюшин, вызванный в суд в качестве свидетеля и призываемый к порядку председательствующим Рейнботом, во время слушания дела также почувствовал, что почва под его ногами уже шагается. В это время и дело сахарозаводчиков не сулило для генерала Батюшина ничего хорошего. Прапорщик Орлов, член батюшинской комиссии, находившийся в это время в Киеве, зорко следил за ходом дела сахарозаводчиков. Увидя, что следователь Новоселецкий и прокурор Крюков не находят состава преступления в деле сахарозаводчиков, он в частной беседе со следователем Новоселецким сообщил ему, что по «инициативе военного командования» предстоит издание закона согласно которому из имущества, конфискованного у лиц, осужденных за государственную измену, четвертая часть будет поступать в пользу открывателей. Этим путем прапорщик Орлов думал заинтересовать следственную власть в деле сахарозаводчиков. Этот разговор Новоселецкий довел до сведения прокурора Крюкова, и впечатление получилось обратное тому, на что рассчитывал Орлов. Орлову тогда пришлось привлечь к этому делу военное командование. В сих видах прапорщик Орлов телеграфирует генералу Батюшину приблизительно следующее: «Чтобы отрезвить прокурора, необходима твоя густая редакция на заключение Генерального штаба» — и одновременно сообщает ему о необходимости привлечь к делу сахарозаводчиков Генеральный штаб. Генерал Батюшин отправляется в Ставку и подает начальнику Генштаба заявление приблизительно следующего содержания; «Прошу Генеральный штаб сообщить мне о причинах поражения наших галицийских армий и не было ли это поражение следствием спекуляции сахарозаводчиков».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141