Но я этого не сделал, и вот почему: я показал эти документы одному из подручных капитана Гомолицкого — капитану Насонову, рассказав ему о разгроме банды Тютюнника. Заодно рассказал и о настроениях народа в Советском Союзе и высказал ему свое мнение о бессмысленности и беспринципности борьбы с большевиками, ибо бороться нам, русским офицерам, против большевиков — значит бороться против России. В свою очередь я попросил объяснить мне историю с высылкой Гомолицкого. Насонов рассказал мне, что Гомолицкий всю разведывательную информацию не сдавал людям Савинкова, а продавал французам. Он посоветовал привезенные с границы материалы отдать не Перхурову, а ему, Насонову, а он найдет им место.Мои настроения в отношении борьбы с большевиками Насонов поддержал. Сказал, что я прав — верить в Савинкова глупо и вообще надо кончать все эти бессмысленные дела. Тогда я отдал ему документы, а он отнес их во французскую миссию, ибо он сам, оказывается, промышлял тем же, что и Гомолицкий, то есть работал на французов.На следующий день у меня произошел страшный скандал с Перхуровым и полный разрыв с братьями Савинковыми.Вскоре я познакомился с приехавшими в Варшаву представителями атамана Краснова, которые предложили мне вернуться на границу. Я от этого предложения отказался. В результате остался совершенно не у дел и без денег.Находился я тогда в состоянии полной депрессии, не жил, а существовал, не представлял себе, как дальше жить и для чего. Однажды я поделился своими черными мыслями с неким поручиком Шпеером, тоже киевлянином, с которым я был знаком по савинковской организации. Выяснилось, что он тоже находится в таком же подавленном состоянии, как и я. С савинковцами он порвал еще раньше меня, и у него созрело решение идти в советское посольство и просить разрешения возвратиться на Родину.Прошло несколько недель, в течение которых я часто встречался со Шпеером. Он убеждал меня тоже покончить с сомнениями, возвращаться на родину. А однажды он сказал мне, что он уже был в посольстве и ему разрешают вернуться на родину, в Киев, и сообщил, что он говорил обо мне в посольстве и меня там примут.На другой день я пошел с ним в советское посольство, где, к моему удивлению, меня принял не рядовой сотрудник посольства, а сам советник посольства Кобецкий. Из этого я понял, что Шпеер, очевидно, подробно рассказал обо мне, о моих связях и поэтому ему было поручено привести меня.Кобецкий принял меня очень любезно, внимательно выслушал, но на мою просьбу отправить меня на родину с первой же группой возвращенцев ответил, что мне будет дано разрешение вернуться на родину при определенных условиях, а пока предложил тут же в его кабинете подробно написать о себе, об антисоветской деятельности и о моих связях и знакомствах в Варшаве.Писал я часа три. Написал много, ничего не утаивая, не щадя себя. Кобецкий предложил мне зайти через несколько дней.Через несколько дней я пришел в посольство без Шпеера и снова был принят Кобецким. На этой встрече присутствовал еще один товарищ. Мне предложили подробно написать о савинковской организации в Варшаве, о ее взаимоотношениях с французской миссией и 2-м отделе польского генштаба, об их агентурной сети в пограничной полосе, в районе Сарн, Ровно, о деятельности эсера Кароля Вензьягольского, о представителе Краснова генерале Дьячкове, о полковнике Самсонове, то есть обо всем, что я тогда знал.Просидел несколько часов в посольстве, написал исчерпывающую информацию. Закончив ее, спросил, как решен вопрос о моем возвращении на родину. Мне сказали, что я много знаю, у меня большие связи и знакомства и я кажусь им подходящим человеком для нужней и ответственной работы. Прежде чем вернуться на родину, я должен поработать, заслужить право на возвращение и таким образом искупить свою вину перед Советским правительством. Я посчитал это условие вполне закономерным и согласился.Вот так я начал в 1922 году свое сотрудничество с советской разведкой за границей. Мне было предложено собирать информацию о деятельности савинковцев и других активных белоэмигрантских группировках в панской Польше.Савинковская организация в это время находилась в состоянии полного разброда. Сам «вождь» Борис Савинков уединился и не проявлял никакой активности. Виктор Савинков и Перхуров, Португалов и другие еще рвались к борьбе, вернее сказать, к польским и французским субсидиям. Этим разбродом среди савинковцев старались воспользоваться другие белоэмигрантские группировки, чтобы вытеснить савинковцев и стать на их место у кормушки.Этого же добивались деникинский генерал Бредов, представитель атамана Краснова генерал Дьячков, небезызвестный командир волчьей сотни есаул Яковлев, остатки антоновцев, перешедшие в Польшу после разгрома мятежа.Мои взаимоотношения с савинковцами были испорчены, поэтому я решил закрепить отношения с красновскими представителями — генералом Дьячковым и полковником Самсоновым. Через них я и начал собирать информацию. Получаемую информацию я передавал на назначаемых встречах.Примерно через месяц генерала Дьячкова в его попытках вытеснить савинковцев постигла неудача, и поляки выслали его в Данциг (бывший тогда самостоятельным «вольным городом»). В связи с этим мои возможности получения информации ухудшились. Кроме того, Перхуров натравил на меня польскую дефензиву, и я почувствовал наблюдение за собой. Я доложил об этом, и было решено, что мне надо вслед за генералом Дьячковым ехать в Данциг и там собирать информацию о деятельности генерала Глазенапа, его агентах в Латвии и Литве и, конечно, о генерале Дьячкове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141