Это нечто появилось на полу в трех шагах от постели. Я закрыл лицо одеялом, а когда открыл его, в комнате уже ничего не было. Поднялся, оделся и убежал из дома. Но эти попытки спрятаться подальше, как правило, ничего не дают. Вы, наверное, это знаете.
— И позже ты всегда видел одно и то же?
— Всегда одно и то же. Не так уж много раз. Если точно, то еще дважды. Но этого было вполне достаточно. Тем более, что я твердо уверен теперь, что это чудовище, этот урод уже от меня не отстанет. Как он может отстать от меня, если он находится в моей голове? Вижу я его обычно вечером, так как именно вечером бываю пьян в стельку. Еще раз я видел его перед домом, а вчера рядом с «Селектом».
— Как он выглядит? — спрашивает Опольский и запивает свой вопрос молоком.
— Я предпочел бы не описывать его. Выглядит он кошмарно. Он весь фиолетовый, лысый, покрытый голой морщинистой кожей. Морда, как у дьявола, с оскаленными белыми зубами. Ходит на четырех ногах и невероятно подвижен.
— А голос его ты слышал?
— Да, что-то вроде писка.
— Они всегда пищат, — констатирует Опольский и продолжает смаковать молоко. — Как это было там вчера перед «Селектом»?
— Я уже говорил вам, что выехали мы с Франком в страшном дожде. От Франка до «Селекта» довольно далеко. Франк живет за рекой. Я был уже изрядно пьян, мало что помню из этой поездки, тем белее почти ничего не было видно, все заслонял дождь. Франк остановил машину перед «Селектом», но, скорее всего, перед боковым входом, так как я не помню какого-нибудь освещения. Он пошел за водкой, а я остался в автомобиле, видел я только переднее стекло, работающие щетки за ним, струи дождя и кусочек асфальта. В какое-то мгновение на этом кусочке асфальта я увидел мое страшилище. Мерзкий призрак стоял и пялился прямо в фары автомобиля, то есть на меня. Не двигался. Я закрыл лицо руками, так как не хотел смотреть на него. Но я ощущал, что он все еще там, на дожде, на улице, стоит и смотрит на меня. Потом подошел Франк, сел в машину, и мы поехали. Помню, какую-то долю секунды я испытывал надежду, что автомобиль переедет эту гадину, стоявшую на дороге, что он разделается с ней. Но это был конечно бред, разве можно прикончить продукт галлюцинации.
— Существуют курсы лечения, помогающие отвыкнуть от алкоголизма, — цедит Опольский и допивает молоко. Подзывает кельнера, расплачивается.
— Что вы мне посоветуете? — спрашиваю я его.
— Советую отдать все дело в руки полиции. Ты должен был сделать это сразу. Роль адвоката начинается только тогда, когда появляется обвиняемый.
— Но ведь я сам могу стать этим обвиняемым.
— Можешь, но еще не стал. Есть шанс, что виновным посчитают кого-нибудь другого.
— Например вас, — говорю я.
— Будешь тогда защищать меня, причем бескорыстно в память покойного отца, — роняет Опольский и удаляется походкой ревматика в сторону улицы, я же возвращаюсь на стоянку такси и прошу отвезти меня на Солнечную, в Издательство детективной литературы.
6
Все Издательство помещается в трех комнатах на втором этаже довольно грязного дома. В первой комнате хозяйничает административный персонал, дальше комната редакторов, в эту минуту пустая, в самом конце — кабинет Густава.
За креслом Густава на стене красуется огромного размера смертельно бледная физиономия, сведенная демонической судорогой. Из уголка рта сочится алая струйка крови. Чуть ниже надпись «Ступени на гильотину», вверху шрифтом помельче «Стэн В.Мелтон». Все это — увеличенная обложка книги, принесшей славу «Синей библиотеке» и достигшей рекордного тиража. Фигура Густава, сидящего у письменного стола, резко контрастирует с этим шедевром книжной графики. В школе мы звали Густава Галушкой.
Густав как раз прощается с пожилой полной дамой. Мы остаемся одни.
— Агата Кристи? — спрашиваю я, кивая на дверь, за которой исчезла дама.
— Что-то в этом духе, — отзывается Густав. — Только, к сожалению, без литературного таланта. Бывают у нее неплохие идейки, но она растворяет их в море графоманства и при этом не соглашается на переделки. Трудная особа. Осчастливила нас уже восемью рукописями, в каждой что-то есть, но, увы, все это нужно переписывать заново, и еще неизвестно, выйдет ли из этого толк, даже если бы она согласилась. Благодарить за нее я должен Франка.
— Наверное, он помог ей поверить в ее гениальность, а потом сплавил тебе вместе со всей ее продукцией, — говорю я. — Франк чересчур жалостлив, он просто не в силах произнести: «Мадам, вы графоманка». Доброе сердце — это ужасное увечье в нашей жизни, как ты думаешь?
— Нет, Франк уже не работал в Издательстве, когда эта дама открыла в себе творческую жилку, — разрушает мои логические построения Густав. — Но в том, что он наделал нам хлопот, ты прав. Она первый свой шедевр принесла не нам, а на киностудию, так как была уверена, что написала гениальный сценарий. И там попала как раз на милейшего Франка, перебравшегося на студию от нас. Он объяснил ей, что ее вещь не годится для кино, но может" послужить прекрасной основой для повести. И куда же он послал ее? Прямо ко мне! С сопроводительным письмом, в котором горячо расхваливал литературный талант дамы. Но удивительно, что она свято поверила в свое призвание и доводит меня уже пару лет претензиями, так как мы решительно не желаем издавать ее суперопусы. Выпьешь? — переходит Густав к делу.
Не отказываюсь, и Густав вынимает из левой тумбы стола бутылку и картонный стаканчик. Наливает мне, осушаю одним глотком, наливает себе и следует моему примеру.
— Нашел для тебя алиби, — говорю я. — Идея пришла мне во время разговора с Опольским.
— Он еще жив?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52