Пока хоть кто-нибудь будет убежден в моей непричастности к убийству, мне хватит сил отпираться от этих двух трупов до последнего дыхания. Франк был прав — это лучший способ обороны.
Пумс морщит лобик в чрезмерном умственном напряжении и неожиданно светлеет.
— Но ведь это невозможно! Вы никак не могли убить! Ведь госпожа Поляк разговаривала с черной через полчаса после того, как вы вышли из дома. В это время вы были уже у господина Шмидта. Господин Шмидт пошутил, правда?
— Согласно концепции Франка, Майка солгала, — говорю я, — солгала, чтобы спасти меня. Когда она пришла сюда, черная уже была мертва. Майка отнесла труп черной наверх в квартиру и инсценировала самоубийство. Она заметила Гильдегарду на лестнице и решила использовать ее в роли свидетеля. Потом положила на край шкафа что-то тяжелое, привязала к этому шнурок и вышла из квартиры, зажав конец шнурка в руке. Когда убедилась, что Гильдегарда видит ее, она потянула за шнурок, раздался грохот, так как этот предмет свалился со шкафа. Майка вернулась в квартиру, отвязала шнурок, положила тяжелый предмет на свое место и снова вышла. Ведь Гильдегарда сказала, что этот отзвук был слишком тихим для выстрела. Ну и действительно, потому что это совсем не было выстрелом. Так думает Франк.
— А зачем госпожа Поляк стала бы спасать вас? Впрочем, в любом случае, она даст показания, что застала черную еще живой.
— Показания она даст, но ей не поверят. Видишь ли, Пумс, этой ночью я совершил одну глупость: спьяну я объяснился Майке. Это слышал Франк, и слышали соседи, которые были там с нами, Я сделал это в бесчувственном состоянии и черт знает зачем. Но суд решит, что нас, действительно, что-то связывало. А свидетельство невесты не будет иметь для суда никакой цены.
— Ну тогда поверят кельнерше. С ней-то вы, надеюсь, не обручались? — спрашивает Пумс.
— Нет. Ну а чем это поможет?
— Кельнерша признает, что черная вышла из бара только после девяти, а вы в это время были уже у господина Шмидта.
— Кельнерша не сможет точно назвать время. Черная звонила около половины девятого, это мы знаем. Потом она ела что-то в баре, но недоела, а поднялась наверх. Все вместе — от разговора по телефону до того момента, когда она покинула бар, — могло длиться не больше пятнадцати минут. Возможно, черная уже была в канцелярии, когда я выходил из дома. Это мало правдоподобно, но все-таки возможно.
— А, все равно! Самое главное, что это не вы ее убили. Готова дать голову на отсечение, — говорит Пумс.
— Но это не будет доказательством, — говорю я. — И все же я благодарен тебе за хорошее отношение. Ты славная девчонка, и я прощаю тебе то, что ты грохнула шедевр Торвальдсена, — говорю я, указывая на опустевшую этажерку.
— Кановы, — поправляет Ванда, — меня смущает одна вещь: если черная ожидала тебя в канцелярии и в течение какого-то времени была здесь одна, каким образом она не заметила рукопись на этом кресле и не забрала ее, ведь она бы ее легко узнала.
— Да она просто не обратила внимания, — говорю я. — Она смотрела на рукопись, не замечая ее, как все мы не замечали несколько лет. Она была уверена, что рукопись находится в сейфе, и черной даже в голову не приходило высматривать ее где-то здесь, на кресле.
— А черная действительно не совершала самоубийства? — спрашивает Ванда. — Может быть, Майка все-таки права? В конечном счете можно как-то выстрелить себе в спину, правда?
— А какого черта она стала бы стрелять себе в спину?
— Что ты будешь делать со всем этим, Монти?
— Позвоню сейчас Роберту, пускай он ломает, голову. Пумс, выйди на балкон и посмотри — этот полицейский еще прогуливается внизу.
Пумс выходит на балкон и через минуту возвращается.
— Его не видно, но, может быть, он под навесом? Зато я видела кельнершу, минуту назад она вошла в бар.
— Ее отпустили, это хорошо. Теперь я хотел бы сделать еще одну попытку. Ванда, поможешь мне?
— Что мне делать? — спрашивает Ванда.
— Вот тебе ключ от моей квартиры. Поднимайся наверх, войди туда и подожди меня. Я на минутку спущусь вниз. Ты, Пумс, остаешься здесь и ожидаешь Роберта, все понятно?
Я беру револьвер, выхожу на улицу, замечаю, что полицейский стоит в дверях бара и прислушивается к рассказу кельнерши об ее переживаниях в отделении полиции. Обхожу угол дома, открываю дверцу от наружной лестницы, поднимаюсь на третий этаж, по галерее пробираюсь к окну моей кухни.
— Ванда! — кричу я. И Ванда мгновенно показывается в дверях между комнатой и прихожей. Проходит через прихожую, входит в кухню, приближается к окну.
— Ты проверил, можно ли попасть в квартиру таким образом? Наверное, это невозможно, — говорит она, хватаясь за вделанную в стену решетку.
— Невозможно, — подтверждаю я, — но об этом я знал уже и раньше, а сейчас я тебе продемонстрирую кое-что другое. Иди в комнату и сядь на боковую спинку дивана.
Ванда удаляется, входит в комнату, садится боком на диван.
— Так хорошо? — спрашивает она, поворачиваясь в мою сторону.
— Замечательно! Теперь слушай: когда я скажу «паф», соскользни с дивана на пол.
Громко говорю: «Паф»! Ванда соскальзывает со спинки и садится на ковре около дивана. Я просовываю руку через решетку и изо всех сил "бросаю револьвер, который перелетает прихожую, кухню и падает на ковер рядом с Вандой.
— Вот как погибла черная, — говорю я, — если бы пуля не попала ей в спину, без сомнения, это можно было бы принять за самоубийство.
— Ловко, — говорит Ванда, берет в руки револьвер, рассматривает его, встает, входит в кухню, садится на стол неподалеку от окна.
— Остается только вопрос: кто именно оказался таким сообразительным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52