Дула в ладони и снова жала ими голые побелевшие пальцы ног. Боль от этого только обострялась. Заплакал ребёнок. Он плакал не очень громко, но со стонами и навзрыд, будто его жестоко обидели, и Галина Максимовна, наскоро обувшись, подняла его, стряхнула снег с одеяла и, прижав к себе, запахнула в пальто. Сын ещё несколько раз жалобно пискнул и затих.
В этот раз едва удалось подняться. В ослабевшее, дрожащее от холода тело словно вонзались сотни иголок, и Галина Максимовна, собрав последние искорки воли, сделала несколько шагов и больше не могла. После отдыха боль в ногах стала ещё сильнее и с каждым новым движением становилась нестерпимой. Галина Максимовна опустилась на колени, села на пятки и, склонив чуть-чуть вперёд голову, сидела так недвижимая около четверти часа, прислушиваясь к тишине и своему тяжёлому дыханию. Потом на коленях же, выставив вперёд замёрзшие полы пальто, которые при движении скребли снег как два пехла и не мешали двигаться, отползла к обочине дороги, разгребла одной рукой сугроб, положила в ямку ребёнка, легла рядышком так, чтобы теплом своей груди защищать его от холода сверху, а с боков стала засыпать его и себя снегом. Она легла возле самой колеи, так что любой проезжий мог задеть её колесом и не проехал бы мимо.
Мучительный холод пронизывал Галину Максимовну, и она дрожала всем телом. Потом дрожь прошла, и она стала засыпать.
2
По дороге медленно шёл самосвал, ярко освещая путь фарами и покачиваясь на ухабах. Мотор на малой скорости подвывал то громче, то слабее. В кабине самосвала двое — шофёр и пассажир. Пассажир — сухощавый мужик лет сорока — не так давно был острижен наголо. Это хорошо заметно, так как замызганная чёрная шапка с суконным верхом сдвинута на макушку.
— Что-то ты молчишь все да молчишь, — молвил шофёр. — Сказал бы хоть слово. Я специально беру пассажиров, чтоб не уснуть за рулём.
— А чего говорить-то?
— Ну, скажи хотя бы откуда и куда путь держишь, — шофёр прищурил в улыбке глаза.
— Оттуда, — с иронией произнёс пассажир и усмехнулся. — Из мест не столь отдалённых.
— Это я понял, когда ты ещё голосовал на дороге… Куда едешь-то?
— Домой. К матери.
— Жены нет что ли?
— Поговорку такую слышал? — сорок лет жены нет и не будет.
— Не так говорят.
— А как?
— Тридцать лет — жены нет и не будет. Сорок лет — квартиры нет и не будет. Пятьдесят лет — ума нет и не будет.
— Ага… Это как раз про меня. Ни ума, ни жены, ни квартиры.
— Чего ты так на себя? Зачем добровольно в дураки-то?
— Умный был бы, не сидел бы.
— Ну, как сказать, — возразил шофёр. — От тюрьмы и от сумы не зарекайся… Много и умных людей там побывало. Ты из какой породы? В законе? Или как?
— Я беспородный. Как шавка.
— Что это? — вдруг спросил шофёр, уткнувшись в ветровое стекло. — Человек что ли лежит?
— Точно, — сказал пассажир, всматриваясь. — Баба лежит. Тормозни.
Самосвал остановился.
Оба выскочили из кабины и подошли к женщине.
Шофёр тронул её за плечо. Она чуть шевельнулась. Шофёр стал трясти её. Она с трудом подняла голову.
Пассажир вздрогнул, схватив с шумом воздух, как будто его ударили кулаком поддых. Уставился на женщину. Вдруг резко схватил её за плечи, поставил на ноги и встряхнул.
— Галина! — крикнул он. — Это ты?! Ты почему здесь?
— Смотри, — сказал шофёр. — Там ребёнок ещё… Вон, в снегу. Закутанный в одеяло.
— Галина! — кричал мужик. — Ты меня не узнаешь? Это я, Афанасий!
Женщина беспомощно свалилась ему на грудь.
— Давай, забирай ребёнка и — в кабину, — сказал Афанасий. Сам подхватил женщину за талию и потащил волоком к машине.
Вдвоём подняли её в кабину, усадили на сиденье. Шофёр положил ей на колени ребёнка.
— Крепче держи его, — сказал шофёр. — Парень у тебя или девка? Парень… Ну вот, держи крепче.
— Рук… не чую, — всхлипнула женщина. Афанасий взял ребёнка.
— Знакомые? — спросил шофёр.
— Соседи, — ответил Афанасий, раскрывая одеяло. — Рядом живём.
Ребёнок закряхтел и захныкал. Афанасий снова укутал его.
— Что это всё значит? — шофёр удивлённо смотрел на ребёнка и на женщину. — Почему они здесь?
— Ой, мать твою! — завопил Афанасий. — Что да почему. Давай разворачивай обратно. Скорее! В районную больницу!
Шофёр послушно развернул самосвал.
— Жми на всю катушку! — кричал Афанасий. Старый самосвал, бренча и лязгая железным кузовом, набрал скорость и помчался по степи.
Афанасий положил плачущего ребёнка на сиденье. Прижал его слегка для надёжности коленом и стал растирать женщине лицо и шею своей суконной шапкой. Тёр старательно… Расстегнул у неё пуговицы пальто и кофты. Начал растирать грудь. Ближний к Афанасию сосок, плохо заправленный в бюстгальтер на холоде, когда женщина кормила ребёнка, выскочил наружу. Афанасий словно не замечал этого. Продолжал мять и тереть грудь теперь уже не столько своей шапкой, сколько ладонью.
— Ты что делаешь? — сказал шофёр, косясь на голую грудь женщины.
— Заткнись! — рявкнул Афанасий, сверкнув глазами.
Афанасий заправил вывалившуюся грудь в бюстгальтер и стал застёгивать пуговицы.
Женщина, закрыв глаза и откинув голову на спинку сиденья, была ко всему безучастна.
3
Ясным морозным утром Афанасий вошёл в посёлок. Из печных труб белыми султанами поднимался кверху. дым.
Вот и дом родной. Афанасий открыл калитку. Навстречу ему бросилась, повизгивая и повиливая хвостом, небольшая дворняжка.
— А, Шарик! — сказал Афанасий. Нагнулся и погладил собаку между ушей. — Не забыл меня…
На порог вышла Марфа Николаевна Бобылева в фартуке. Простоволосая и без верхней одежды.
— Явился не запылился, Лебёдушка. Беспутная твоя головушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59