Она в беличьей серой шубке. Такой же серой, как и её большие глаза, сверкающие в окаймлении белых от мороза ресниц.— Алёша! — зазвенел знакомый колокольчик. — Милый мой…Мгновение — она у него на шее. Влага ли оттаявших ресниц или слезы радости сохнут на его лице? До этого ли теперь ему? Они встретились снова. И ни дед, ни бабка не мешают ему засыпать поцелуями её лицо и знакомые руки, обронившие на пол красные варежки.Степанида Лукинична, не зная — радоваться, не зная — печалиться, смотрела на них из-за ситцевой занавески, а оробевший от буйства такой встречи Иван Ермолаевич спросил, чуть не подавившись своими словами:— Ийя, а второй-то человек где?А Ийя, не размыкая рук на шее Алексея, ответила:— Я оставила его у тёти Кати в Челябинске. Там ему будет веселее. У них тоже мальчик, и они сразу же подружились…Иван Ермолаевич, осмыслив сказанное, снова спросил Ийю:— А где, Ийенька, твой муженёк?Ийя уклонилась от прямого ответа:— Я думала, что вы сначала скажете: «С приездом, Ийя Сергеевна», потом велите снять шубу. Потом посадите за стол и предложите чайку с горячим топлёным молочком или что-нибудь ещё с морозца, а потом уже начнёте расспрашивать обо всем прочем… Здравствуйте, Иван Ермолаевич.— Прости меня, старого торопыгу.Иван Ермолаевич обнял и троекратно поцеловал Ийю. Это же самое повторила и Степанида Лукинична и сказала:— Щёчки-то у тебя после ребёнка как налились! Скидывай шубейку, дальше разглядим, какова ты молодая мать.Алексей помог ей снять шубу. Она оказалась на двойном меху. Голубая сибирская белка снаружи и рыжий лисий мех внутри.— Холодно, значит, девка, в тех местах, — заметила Степанида Лукинична.— По-всякому случается… А мех там недорогой. Я же мерзлятина.Ийя говорила так, вовсе не стремясь подчеркнуть перемены в своей внешности. А перемены были разительными. Она расцвела.— Батюшки! — всплеснула руками Степанида Лукинична. — Ни кожи, ни рожи у тебя не было, а теперь смотри ты какая сдоба. Воздух, что ли, такой или пища не та, что наша… Куда косточки твои делись!Алексей тоже не мог скрыть удивления:— Как ты изменилась, Ийя… Что стало с тобой?— Я стала старше и весомее.Тут Ийя снова расхохоталась, подбежала к Алексею и прошла с ним в большую горницу.— М-да… — вырвалось у Ивана Ермолаевича, и он принялся рассматривать Ийю, а потом, ни к кому не обращаясь, сказал. — Ничего не скажешь, складна. Моя Стеша в твои годы была вылитая ты. И плечи, и шея, и, как бы сказать, все остальное будто из одной опоки. Давай в таком разе со свиданьицем по единой под рыжички.— Давайте, Иван Ермолаевич!— И я в таком разе маленькую, — присоединилась Степанида Лукинична.Подняли рюмки. Чокнулись празднично, стоя. Выпили. Переглянулись и смолкли. Сказать и узнать нужно было так много, да как начать? Мужем Ийи интересоваться было неудобно. Может быть, она в разводе с ним или того хуже— и развода не понадобилось. А спросить что-то было нужно.— Ну а дед-то как? Как Адам Викторович?— Дедушка в науку пошёл. Книгу пишет.— Ишь ты… О чем?— О муравьях… Жаль, что у вас как-то нарушилась с ним дружба…Тут Иван Ермолаевич с упрёком посмотрел на Алексея, потом, опустив голову, сказал:— Не во мне тут вина…На этом разговор оборвался. Иван Ермолаевич неожиданно вспомнил, что ему нужно беспременно сходить к Роману за большим кривым шилом. И Степанида Лукинична, как оказалось, должна была, и тоже «беспременно», отнести сердечные капли горемычной старухе Митрохе Ведерниковой. А уходя, она посоветовала запереться на крючок, потому что уже были случаи, когда уносили шубы.— Хорошо, бабушка, мы запрёмся крепко-накрепко и не услышим даже, если ты будешь стучать, — сказал Алексей, желая как можно скорее остаться вдвоём с Ийей и сказать ей так много, а что — он не знал и сам… 12 Когда хлопнула входная дверь, Алексей растерял все слова. Он смотрел на Ийю, будто все ещё не веря, что это она.— Да что ты, право… Мне даже как-то неловко…— И! Милая! И! Я ничего не хочу пока знать! И! Я нигде никогда не видал прекраснее женщины… Как же, проглядел тебя… И! Милая И!.. Как я мог потерять тебя?— Ты? Меня? Потерять? Алёша, сейчас же выполощи рот и посмотри в зеркало, не почернел ли твой язык.— Но у тебя же ребёнок. Сын, — упавшим голосом сказал Алексей.— Ну и что же?— Как это так: «Ну и что же?» Ведь я уже давно перестал верить, что детей находят на капустном листе или покупают на рынке… Кто твой муж?— У меня его нет.— Вы разошлись?— И да, и нет. Он не считал себя моим мужем.— Значит, порядочная дрянь.— Нет, почему же… Он просто так был устроен.— Странное устройство. Ну а сына-то хоть он признает своим сыном?— Он ничего не знает о нем. Когда мы расставались, я не хотела омрачать его счастье моим предстоящим материнством.— Он полюбил другую?— Не думаю, но его родные и все окружающие не допускали, что мы можем быть счастливы.Алексей негодовал:— Ну а он-то, скотина, должен был допустить, что такого рода отношения для женщины кончаются материнством?— Видимо, ему не пришло в голову…Алексей густо покраснел и спрятал своё лицо в коленях Ийи. Потом тихо сказал:— Я ничем не отличаюсь от этого подлеца. Я ведь тоже тогда не думал…Ийя закрыла Алексею ладонью рот:— Не надо вспоминать, Алексей. Что было тогда — того уже нет. Я тоже забыла Руфину. И если ты хочешь, чтобы я относилась к тебе с уважением, — пообещай не спрашивать меня о сыне хотя бы месяц. Нам нужно выяснить, во-первых, наши отношения.— Мне не нужно их выяснять! — почти крикнул Алексей. — Я никого никогда не любил… Мне лишь казалось… Меня убеждали, что я…Ийя опять закрыла рукой его рот:— Не надо, не надо ни в чем меня убеждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54