— Затем, обратившись к доктору, он произнес: — А я и не знал, что вы увлекаетесь состязаниями боксеров.
— А вы и не спрашивали, — возразил Стивен. — Конечно, я видел немало ярмарочных драк, но, как я сказал на днях Бондену, мне никогда не доводилось видеть наши настоящие бои по правилам, хотя это составная часть современной жизни. Лишь однажды мне едва не представилась такая возможность. В дилижансе я встретил одного удивительно любезного молодого человека — боксера по имени Генри Пирс.
— Бойцового Петуха? — воскликнули одновременно Джек Обри и Моуэт.
— По-видимому, да. Мне сказали, что он большая знаменитость. Он пригласил меня посмотреть на его бой с каким-то другим героем, кажется, Томасом Криббом. Но в последний момент оказалось, что я не смогу присутствовать на поединке.
— Так вы знакомы с Бойцовым Петухом, — произнес Моуэт, уважительно посмотрев на доктора. — Я видел, как он дрался с Громилой из Уоппинга на холмах в Эпсоне — оба к концу с трудом держались на ногах и почти ослепли от крови, заливавшей им лица. Час и семнадцать минут спустя, после сорок одного раунда, Пирс оказался единственным, кто был способен продолжать состязание, хотя он получил пять нокдаунов и Громила дважды обрушивался на него всем своим весом, как это делают некоторые профессиональные боксеры, когда на кону большие деньги.
— Как это вы умудрились не увидеть ни одного состязания, в толк не могу взять, — заметил Джек Обри: он не раз проезжал по пятьдесят миль ради того, чтобы взглянуть на Мендозу, Белчера или Голландца Сэма, часто посещавших заведение «Джентльмена Джексона», и даже сам потерял пару зубов во время любительских встреч. — Но нынешним вечером это можно будет исправить. У нас на корабле есть несколько великолепных боксеров. К примеру, Бонден стал чемпионом состязаний в Помпее, где участвовали команды восьми линейных кораблей и трех фрегатов. Дэвис — боец, который будет стоять, как троянский воин, до тех пор, пока ему не подсекут ноги. Говорят также, что очень опасен один из китобоев. Моуэт, шкура, которой мы закрываем тросовые талрепы, будет лучше и мягче, чем парусина.
— Пойду узнаю, сэр.
— Боже мой, Стивен, — произнес Джек Обри, когда они остались одни. — Какое удовольствие снова оказаться у себя на корабле, правда?
— Еще бы, — отозвался доктор.
— Еще нынешним утром я думал, как правы те, кто говорит, что лучше быть мертвым конем, чем живым львом. — Он выглянул из иллюминатора, очевидно мысленно повторяя сказанную фразу. — Нет, не так. Лучше погонять мертвого коня, чем живого льва.
— Вполне согласен.
— Пожалуй, я снова сказал не то. Точно помню, что мертвый конь упоминался, но за остальное не ручаюсь, хотя и горжусь тем, что знаю поговорки и умею вставлять их к месту.
— Не переживайте, дружище. Уверен, никакой ошибки нет. Эта мудрая поговорка учит правильно оценивать противника. Если хлестать мертвого коня — это детская игра, то такое же обращение со львом потенциально опасно, даже когда лев сидит в клетке.
Их нынешним противником была зыбь, и в своем желании развлечься все, кто был в это вовлечен, недооценили ее и продолжали проявлять легкомыслие, несмотря на очевидные доказательства. Даже после того, как волнение усилилось настолько, что корабль зарывался носом по самый фальшборт и стоять на ногах, не цепляясь за что-то, было невозможно, упрямцы твердили, что это сущий пустяк, к закату волнение уляжется, и всякий гребаный голландец, который норовит накаркать шторм, пустомеля, дурачина, хреновый моряк и окаянная ворона.
— Боюсь, что вас снова ждет разочарование, — произнес Джек Обри. — Но если волнение уляжется и судовые работы позволят, то завтра же мы устроим эти состязания.
Зыбь, вызывавшая постоянную килевую качку, несомненно, уменьшилась, однако Стивен, лежавший утром на койке с открытыми глазами, почувствовал какое-то неприятное перемещение корабля, не походившее ни на килевую, ни на бортовую качку — это был сильнейший крен непонятно в какую сторону, чего он никогда еще не испытывал. Это кренящее движение подвергало нагрузке набор судна и продолжалось, очевидно, уже значительное время, поскольку в каюте скопилось столько воды, что его башмаки отправились в плавание.
— Падин, — позвал он несколько раз и, не дождавшись ответа, произнес: — Куда подевался этот черномазый ворюга, черт бы его побрал?
— Господь и Дева Мария да пребудут с вами, господин, — отозвался Падин, открыв дверь, отчего в каюте стало больше воды.
— И с тобой да пребудут Господь и Дева Мария, — произнес Стивен, — а также святой Патрик.
Показывая куда-то наверх и несколько раз судорожно вздохнув, вестовой сказал:
— Разгулялся нечистый.
— Пожалуй, что так, — согласился Мэтьюрин. — Послушай, Падин, будь добр, дай мне сухие башмаки. Они в сетке на переборке.
Его каюта почти совпадала с центром тяжести корабля, и тем не менее амплитуда качки увеличилась, так что доктор два раза едва не упал: один раз в сторону, второй — назад. Единственным, кто оказался в кают-компании, был вестовой Говарда, который с испуганным видом произнес:
— Все господа офицеры на палубе, ваша милость. Так оно и оказалось, среди них были даже казначей и Хани, который сменился с «собачьей вахты» и должен был крепко спать. Все высыпавшие на палубу стояли молча. Поздоровавшись, Стивен и сам не произнес больше ни слова. Горизонт был окрашен в пурпур с черноватым оттенком, а по небу в разные стороны с невероятной скоростью неслись огромные тучи, отливавшие темной медью. Повсюду почти непрерывно сверкали молнии, воздух содрогался от могучих раскатов грома, доносившихся откуда-то с кормы, но явно приближавшихся к кораблю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138