Палуба корабля побелела от множества морских птиц, сидели они и на снастях, и на сетках для коек, и даже на кронштейне судового колокола, сводя с ума матросов, которым приходилось убирать их обильные испражнения, — от помета окислялся даже металл орудий. Когда доктор отворачивался, самых нахальных пернатых лупили шваброй. Но это не помогало: птицы тут же возвращались и усаживались на планшири шлюпок и на весла. В большинстве своем это были олуши — с маской, бурые, пятнистые, но чаще всего синелицые олуши — птицы-тугодумы с пустыми глазами. Когда-то в оставшейся вдалеке Атлантике они казались редчайшими в мире существами, но теперь, хотя приближение периода размножения сделало их поведение более оживленным и окрасило перепонки на лапах в красивый бирюзовый цвет, они вызывали куда меньший интерес, чем сухопутные птицы — маленькие серые зяблики или водяные пастушки. Насколько могли судить Стивен и Мартин, сухопутные птицы принадлежали к видам, совершенно незнакомым ученому миру. Из массы олуш одна пара привлекла внимание доктора. Ухаживание велось прямо на спине морской черепахи, и сила страсти была настолько велика (день выдался необычайно теплый и благоприятный для олуш), что самец решил было не тратить время на ритуальные танцы, но в самый ответственный момент черепаха погрузилась в воду, и любовный союз временно распался.
Штурман остановился позади ученых и, показывая на остров Нарборо, сказал:
— Должно быть, такой же вид был после гибели Содома и Гоморры, господа. Но выше по склону растительность более богатая. Если туман рассеется, вы увидите там много зелени — кустарники и деревья, покрытые разновидностью испанского мха.
— О, мы в этом убеждены, — со счастливым видом повернулся к нему отец Мартин. — Мы впервые находимся так близко от суши, что можем разглядеть игуан.
— Меня особенно восхищают высокие прямые кактусы, — заметил Стивен.
— Мы называем их кактусами крупноцветными, — сказал штурман. — Если их срезать, то внутри увидите своего рода сок, который можно пить, но он вызывает рези в животе.
Фрегат продолжал следовать дальше; черный скалистый берег медленно уходил вдаль. Под громкие команды, топот босых ног, скрип рей и пение ветра в снастях Стивен уносился мыслями в другие края. На его подзорную трубу уселась птичка. Нагнув головку, она внимательно посмотрела на него, почистила клювом перышки и сорвалась к острову, мгновенно слившись с фоном скалистого берега.
— Такое невозможно себе представить, — начал доктор. — Я тут размышлял о любовных церемониях рода человеческого. Подчас они столь же быстротечны, как и у олуш. Так бывает, когда пара, испытывающая взаимное влечение, обменявшись взглядами, скрывается от посторонних глаз. Я вспоминаю рассказ Геродота о греческих воинах и амазонках, которые встречались не только на поле брани, но и в кустах; есть и более свежие примеры, известные всей нашей команде. Однако в иные времена церемониальный танец с его наступлениями и ретирадами, ритуальными жертвами и символическими движениями растягивается без всякой меры, так что вожделенный финал может быть безнадежно испорчен перегоревшей страстью. Есть бесконечное множество разных видов ухаживания, они зависят от эпохи, страны и сословия, так что выявление их общих черт — весьма увлекательное занятие.
— Действительно, — отозвался отец Мартин. — Сия тема имеет первостепенное значение для всего племени человеческого. Удивительно, что ни один писатель не выбрал ее предметом особого исследования. Я имею в виду церемонию, а не сам акт, который отвратителен, груб и непродолжителен. — Он поразмыслил и минуту спустя продолжил: — Однако военный корабль — вряд ли подходящее место для изучения этого вопроса. Хочу сказать… — Улыбка на его лице угасла, а голос оборвался, когда капеллан вспомнил минувшую пятницу: тогда, по морскому обычаю, возле мачты устроили распродажу вещей Хорнера, перемешанных с какими-то жалкими шалями и нижними юбками. Никто, даже Уилкинс, исполнявший ныне должность старшего канонира фрегата, не позарился на это добро.
— Смотрите, доктор, — произнес подошедший к ним Говард, протягивая ему шляпу, наполненную подстреленной птичьей мелочью. — Разве я не пай-мальчик? Нет ни одной одинаковой.
Прислушавшись к общему мнению, Говард прекратил бессмысленный отстрел морских животных. Исключение составляли разве что морские черепахи и дельфины, чье мясо при смешивании с судовыми запасами соленого сала превращалось в превосходные сосиски. Теперь
Говард стал грозой птиц, садившихся на снасти такелажа. Олушам, совам, птицам-фрегатам, бурым пеликанам и ястребам он сворачивал шеи; птиц помельче убивал прутом. Стивен взял птичьи тушки, поскольку не любил убивать живность для своей коллекции сам, однако постарался убедить морского пехотинца знать меру, отбирать лишь нескольких птиц одного вида и запретить своим подчиненным убивать пернатых.
— Вы очень внимательны, мистер Говард, — произнес Стивен. — Я особенно признателен вам за этого желтогрудого крапивника, птицу, которую я не…
— О! — воскликнул отец Мартин. — Я вижу гигантскую черепаху! Двух гигантских черепах! Боже, какие огромные!..
— Где? где?
— Возле опунции.
У высокой опунции ствол был толщиной почти с дерево. Одна из черепах, встав на задние ноги, схватила ветку и стала тянуть ее к себе всем весом мощного куполообразного корпуса. Другая черепаха ухватилась за ту же ветку и тоже тянула ее, но в другую сторону. Отец Мартин воспринял это как пример неправильно понятой взаимной помощи; Стивен — как то, что каждая черепаха преследовала свою цель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138