— Во-первых, ни в одном походе я не сталкивался с непогодой столько раз.
— Даже когда командовали дряхлым «Леопардом»? — спросил Стивен. — А мне припоминаются такие ветра, волны такой невероятной величины… — Ему также пришла на память далекая закрытая антарктическая бухта, в которой они много недель ремонтировались в обществе альбатросов, глупышей, гигантских буревестников, голубоглазых хохлатых бакланов и целой толпы совершенно ручных пингвинов.
— С «Леопардом» я натерпелся всякого, — признал капитан. — То же было и когда я служил зеленым мичманом на «Намюре». Мы эскортировали архангельский конвой. Я только что вымыл голову в растопленной изо льда воде, и мы с приятелем успели заплести друг другу косички (как и все моряки в те времена, мы носили длинные волосы, завязывая их узлом только во время работы, когда весь экипаж свистали на мачты). От норд-норд-оста дул сильный ветер, напичканный ледяными кристаллами. Я поднялся на рей, чтобы помочь вязать рифы на гротмарселе. Что это была за мука: пузо паруса все время вырывалось из рук, потому что одна из снастей порвалась, а я находился на наветренном ноке рея. В конце концов нам удалось выполнить работу, и мы уже были готовы слезать, когда с головы у меня слетела шляпа и за ухом у себя я услышал сильный треск. Это моя косичка ударилась о топенант. Она превратилась в ледышку и сломалась пополам. Клянусь вам, Стивен, она сломалась, точно сухая палка. Обломок подняли на палубе, и я сохранил ее для девушки, в которую был тогда влюблен. Она служила в «Кеппелс Ноб» в Помпее. Я думал, что подарок ей понравится, но оказалось, что нет. — После краткой паузы он добавил: — Косица была мокрой и оттого замерзла.
— Понимаю, — отозвался доктор. — Но, любезнейший, вы не находите, что несколько отклоняетесь от темы?
— Я вот что имею в виду. Хотя другие события моего послужного списка были более значащими, нынешний поход уникален: он протекает в непрерывных сражениях, но не с неприятелем, а с морем и небом. Второе, что я хотел отметить, — оглянувшись назад, продолжал Джек Обри, — это то, что чрезвычайно неудобно разговаривать с человеком, чье лицо сплошь закрыто волосами. Невозможно определить, о чем он думает, что он имеет в виду, лжет он или нет. Иногда люди с той же самой целью надевают синие очки.
— Если я не ошибаюсь, вы имеете в виду капитана Палмера.
— Совершенно верно. Последние дни, когда мы находились в такой тесноте вместе с отцом Мартином и Колманом, а вы были ко всему безразличны, мне не хотелось говорить о нем. — Под словами «последние дни» капитан подразумевал продолжавшийся трое суток чрезвычайно жестокий шторм, заставивший их безвылазно сидеть в хижине. К этому времени ветер ослаб до свежего, и хотя вновь пошел дождь, он отличался от прежнего удушающего, слепящего ливня. Люди расползлись по острову, подбирая разбитые бурей плоды хлебного дерева, выбирая те, что побольше, размером с каштан, а также кокосовые орехи, многие из которых, несмотря на толстую оболочку, оказались расколотыми. — Но давайте по порядку. Я действительно не знал, как мне к нему относиться. Мое первое впечатление было таково: то, что заявили Бучер и Палмер, — правда, война окончена. Я не мог допустить, чтобы офицер мог сказать явную ложь.
— Ах, оставьте, Джек, бога ради! Вы офицер, а, как мне известно, лгали бесчисленное количество раз, наподобие Улисса. Сколько раз вы поднимали чужие флаги: то вы голландец, то французский купец, то испанский военный корабль, словом, друг, союзник — все что угодно, лишь бы обмануть неприятеля. Да на земле будет рай, если правительства — будь то республиканские или монархические — станут выдавать такие офицерские патенты, которые помешают их обладателям пребывать во лжи, гордыне, зависти, лени, жадности, гневе и непостоянстве.
Джек Обри, изменившийся в лице при слове «ложь», пришел в себя, услышав слово «непостоянство».
— О! — воскликнул он. — Это же просто военные хитрости, вполне законные. Это же не откровенная ложь, когда ты заявляешь, что заключен мир, хотя прекрасно знаешь, черт тебя побери, что продолжается война. Можно приближаться к противнику под чужим флагом, что вполне допустимо, но если ты откроешь огонь, не успев спустить чужого и не подняв свой флаг, это будет просто-таки бесчестно, за это следует вешать. Возможно, штатскому трудно понять разницу, но, уверяю вас, морякам здесь растолковывать нечего. Во всяком случае, я не считал, что Палмер станет лгать, и поначалу намеревался отвезти их всех на Маркизы и там отпустить, взяв с офицеров честное слово не участвовать в войне до тех пор, пока их не обменяют, если произошла ошибка и никакого перемирия на самом деле нет. Однако пленение, как я его представлял себе, было не более чем формальностью. Это я хотел сразу же подчеркнуть. Я не хотел изображать из себя этакого любезного малого, который станет вместе с тобой обедать и выпивать, а потом заявит: «Между прочим, не изволите ли отдать мне вашу шпагу». Поэтому при первой же встрече я объявил, что он военнопленный. Я произнес это со всей серьезностью — помимо всего прочего, он гораздо старше меня, у него седая борода. Я несколько переусердствовал, сказав, что не заставлю его последовать ко мне на корабль в тот же вечер и что его людей не закуют в наручники. К моему удивлению, он воспринял все это совершенно серьезно, и я тогда подумал, что дело тут нечисто. Вспомнил, что, когда впервые сошел на берег, мне показалось странным, что моряки с «Норфолка» не очень-то обрадовались, увидев нас: ведь война окончена, а мы выступаем в качестве их спасителей. И тут я почувствовал, что тут что-то не так, кто-то явно собирался вытащить нашими руками каштаны из огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138