Его непосредственным начальником являлся доктор Джоунс, но, поскольку он отсутствовал уже несколько дней, некому было перевести ординарца на другую службу. Педро, впрочем, и не спешил. Обязанности у него были простые и легкие, кроме того, его вполне устраивали усилия сеньоры Паредес на кухне. Сама сеньора, однако, не очень-то жаловала Педро и не собиралась этого скрывать. Особенно когда стало ясно, что его услуги больше полковнику не нужны. Казалось, лучшим разрешением проблемы было бы отыскать хирурга и попросить его освободить Педро от его обязанностей при полковнике.
Поэтому утром, когда Грант вернулся к делам, Элеонора собрала в корзинку бульон, приготовленный сеньорой, несколько дюжин маленьких лепешек и старые номера газеты «Эль Никарагуэн», которую Гранту посылал генерал. Велев Педро сопровождать ее, она отправилась в госпиталь.
Здание, выбранное доктором Джоунсом под госпиталь, находилось рядом с церковью Гваделупы — длинное низкое строение, изначально использовавшееся монахами для больницы. Оно было сложено из сделанных вручную и обожженных на солнце кирпичей, уже истертых и обкрошившихся почти за триста лет, прошедших с момента основания госпиталя. Стекол в оконных проемах не было, одни только ставни, прикрепленные к рамам, чтобы помешать ветру и дождю проникать внутрь. Глиняный пол, грязно-коричневая штукатурка, и над всем этим голые потолочные балки. С них свисали огромные кувшины с водой, оплетенные сетками из грубой веревки. Они висели в проходе между двойными рядами коек, медленно вращаясь под собственной тяжестью и от движения воздуха, проходящего сквозь ставни на окнах.
Свежего воздуха явно не хватало. Запах болезни, горячих немытых тел и смертельное зловоние гангренозных ран были невыносимы. Но если впустить воздух, то с ним ринутся внутрь жирные мухи бутылочного цвета, пчелы, мотыльки, пауки. Пол кишел муравьями, а каждая ножка металлической кровати стояла в миске с ржавой водой, полной долгохвостиков. Это делалось для того, чтобы оградить больных от сильно жалящих муравьев.
— Мисс Виллар! Так вы пришли! — воскликнул доктор Джоунс, перекрывая жужжание мух, низкие голоса и непрекращающиеся стоны мужчины, над которым он склонился.
— Я не хочу отнимать вас у вашего пациента, — сказала она, увидев, как он, обойдя кровать, направляется к ней.
— Ему уже не поможешь. Бедняга, я мало что могу для него сделать. Ему нужен морфий, а у меня его нет.
— У меня есть немного опиума… То есть у полковника Фарреляа.
— Капля в море. Того, что я видел у вас, вряд ли хватит, чтобы заснули на час все, кто в этом здесь нуждается.
— Я уверена, что и малая доза не помешает.
— Да, конечно, но мы привыкли обходиться без многого. Сначала у нас вообще ничего не было. Теперь нам посылают по крайней мере несколько пузырьков в месяц. И мы держим их для самых отчаянных случаев, когда человек идет под нож. Другие вынуждены довольствоваться низкосортным виски, которое достают им друзья.
В этих условиях такой подход вполне себя оправдывал, однако у Элеоноры возникло чувство, что доктор несколько равнодушен к больным. Она вдруг подумала: «А что если бы мистер Джоунс сам оказался на месте кого-нибудь из этих людей, завернутых в серые простыни, на тонком матрасе, и мухи летали бы над его открытой раной, когда он пытается заснуть, лежа рядом с человеком, мечущимся в бреду?» Но, возможно, он уже слишком привык к этому зрелищу, к этим звукам, чтобы как-то выражать свое сочувствие.
Элеонора посмотрела на корзинку, висевшую у нее на руке.
— Я тут кое-что принесла, — сказала она, слегка покраснев от сознания жалкого несоответствия того, что она предлагает, с окружающим.
— Я уверен, что все это очень пригодится. — Доктор Джоунс взял корзинку и велел Педро отнести ее на кухню. Глядя вслед удаляющемуся ординарцу, она сказала:
— Педро очень помог. Не знаю, что бы я без него делала. Но я уверена, здесь он будет полезнее, чем в особняке. Грант вернулся в Дом правительства.
— Разве? А я и не знал, — ответил врач и стал задавать вопросы о состоянии здоровья полковника, внимательно выслушивая ответы. Пока они говорили, он стоял, засунув руку в карман белого халата, а в другой держал пачку бумаг, похлопывая ею себя по ноге. Подумав, что это от нетерпения, что она отвлекает его от дел, Элеонора закончила свой отчет о здоровье Гранта и собралась распрощаться.
— Прежде чем вы уйдете, мисс Виллар, я хотел бы, чтобы вы взглянули на одного раненого, если вы не против. Мне нужен ваш совет.
Как всякий человек, падкий на лесть, она согласилась, и винить в этом было некого. Доктор Джоунс вел ее от одного пациента к другому, от одного ряда кроватей к другому. Элеонора осмотрела и операционную, которая представляла собой голую комнату с узким столом и целой батареей масляных ламп. Оттуда они прошли в изолятор, где лежали люди с высокой температурой. Видя нищету, заглядывая в глаза мужчин, в которых застыли боль и смущение от своего беспомощного состояния, Элеонора почувствовала, что больше не выдержит. Утро еще не перешло в день, когда Элеонора организовала ординарцев и с помощью слов из французского и креольского испанского — научилась она кое-каким фразам от извозчиков, работавших возле французского рынка в Новом Орлеане, и от Гранта, — а также английского, заставила их работать так, как они никогда не работали. Сама проследила, чтобы из-под каждой кровати вынесли помойные бадьи, вычистили их, чтобы сменили все простыни, а испачканные и в пятнах прокипятили в щелоке, выбили все матрасы и перевернули их, чтобы каждого больного, способного встать, помыли и побрили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124