Уязвленный и сбитый с
толку, Ким успевал все-таки радоваться, что палату покидает не труп, а
здоровый человек, у которого впереди долгие годы полноценной жизни…
Авторитет Кима в глазах коллег сильно пошатнулся. Правда, через
несколько дней безнадежная больная из соседнего отделения вдруг
почувствовала себя лучше, и обследование показало положительную динамику
немыслимой скорости.
Авторитет коллеги, ставившего диагноз этой больной, пошатнулся уже не
так сильно. Особенно в свете того, что все тяжелые больные – а в клинике
легких не держали – вдруг ожили, и печальные диагнозы их принялись
лопаться один за другим.
Послеоперационные восстанавливались без единого осложнения. Тех, кого
к операции готовили, можно было уже не пускать под нож – нескольких
человек прооперировали просто по инерции, чтобы не дать остановиться
“конвейеру”. Все выжили, все чувствовали себя удовлетворительно, вокруг
клиники росло кольцо возбужденных родственников – от них-то, сплоченных
бедой, невозможно было скрыть странную счастливую новость. Родственников
не допускали в боксы, однако известия о каждом, кто пошел на поправку,
передавались из уст в уста, и вот уже в округе болтали о чудодейственном
знахаре, о пролетавшей мимо тарелке, о том, что больница попала под
благословение некоего святого проповедника…
Заведующий понимал в происходящем не больше других, тем не менее ему
ясно было, что дальнейшее бездействие чревато взрывом. В один из дней
(даже самые тяжелые больные уже поднимались, их анализы становились
лучше день ото дня, дом борьбы и отчаяния превратился в дом твердой
надежды) клиника была оккупирована корреспондентами, всего их было штук
сорок. С камерами и диктофонами, фотоаппаратами, блокнотами они
заполнили центральный холл, где заведующий дал пресс-конференцию; он был
очень сдержан в выражениях, десять раз повторил, что чудес не бывает,
что в клинике идет испытание новой методики и что первые положительные
результаты – еще не повод для эйфории; корреспонденты разбежались по
аппаратным и редакциям, и уже на другое утро вся страна знала, что в
больнице города N творят чудеса по специальной методике…
Выпроводив корреспондентов, собрались в ординаторской. Говорили мало.
Никто ничего не понимал. Кое-кто невнятно упрекал заведующего.
Большинство отмалчивалось. “Как странно, – думал Ким. – Мы все стали
свидетелями настоящего доброго чуда, люди, обреченные на мучительную
смерть, теперь здоровы и будут жить, но мы не находим себе места, потому
что не понимаем, как. Незыблемые законы нарушились, мы не знаем, чего
ждать дальше…”
Дальше случился наплыв пациентов. Койки приходилось ставить в
коридоре; все потерявшие надежду, выписанные из других клиник на верную
смерть собрались теперь здесь, Ким ходил бледный и растерянный,
медсестры сбивались с ног, аппаратура для сложных обследований работала
круглосуточно, под наплывом пациентов пали обязательная стерильность и
даже обыкновенная больничная чистота, и на всех снимках, анализах и
диаграммах было одно и то же: бурная положительная динамика. Как будто
сотни врачей по всей стране дружно ошиблись в диагнозах.
Киму не следовало садиться за руль.
Киму не следовало оставлять так надолго молодую, на седьмом месяце
беременности, жену.
В полчетвертого утра он закончил описание очередного снимка, снял
халат, сделал выбор между женой и здравым смыслом – и поспешил домой, в
то время как подмерзшая трасса…

* * *

– Ничего страшного, – примирительно сказал его спаситель. – Бывает хуже.
В свете бензинового костра Ким впервые посмотрел на него. Его
спаситель оказался мальчиком лет пятнадцати, тонколицым темноволосым
подростком в слишком легкой, не по сезону, курточке.
Киму захотелось сесть, и он сел на полосатый бетонный столбик. Машина
пылала, костер был виден издалека. “Что, если Арина узнает? – подумал
Ким. – Надо позвонить Арине и сказать, что все понятно… то есть все в
порядке…” Однако телефон остался в машине, деньги, документы, все
осталось в машине.
“Это потому, что я взял слишком влево, – стуча зубами, подумал Ким. –
Не надо было забираться на третью полосу. А Арина наверняка спит, сейчас
ведь ночь, вер: нее, глухая грань между ночью и утром…”
– Ничего страшного не случилось, Ким Андреевич, – сказал мальчик.
Его слова доносились сквозь шум огня и стук крови в ушах, Ким
подумал, что слова излишни, что любое слово, произнесенное сейчас у
бензинового костра, останется пустой шкуркой, звуком. “Ничего страшного
не случилось, Ким Андреевич…”
“Чей он сын? – подумал Ким. – Он меня знает, он сын кого-то из
знакомых, а может быть, пациентов?”
– У тебя нет мобильного телефона? – хрипло спросил Ким.
Мальчик сунул руку во внутренний карман курточки и вытащил плоскую
трубку. Надо же, подумал Ким. Кнопки светились спокойным зеленоватым
светом – как солнце сквозь морскую воду.
– Она спит, – сказал мальчик. – А милиция уже едет. Никуда не надо
звонить.
Некоторое время Ким разглядывал клавиатуру, пытаясь вспомнить свой
собственный домашний номер.
– Кто спит? – спросил он наконец.
– Арина Анатольевна, – мальчик смотрел спокойно и отвечал просто.
– Спасибо, – сказал Ким, возвращая трубку.
– Не за что.
– Нет… Спасибо, если бы не ты…
– Я понял, – мальчик улыбнулся.
Ким посмотрел на то, что недавно было его машиной. Зачем-то пошарил
по карманам. Огляделся; трасса по-прежнему была пуста, только где-то
очень далеко – на краю света – голосила милицейская сирена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17