За исключением, возможно, лишь Джессамин Мэйтланд. Наверное, это просто влияние ее странных глаз, но ему казалось, что она видит его насквозь. Вряд ли она знает, что он Кот. Если бы, как уверял Никодемус, она действительно помогала Клэггу, то, не задумываясь, рассказала бы о нем кому следовало и получила бы честно заработанные деньги. Их могло хватить, чтобы оставить грязные хибары Спиталфилдз. Однако она этого не сделала. Даже если карты поведали ей, что он Кот.
Он не считал, что это зашло так далеко. Правда, она могла бы заподозрить, что он не праздный щеголь, каким представал в обществе. Когда он смотрел на нее, он не чувствовал себя ленивым избалованным щеголем. В нем проснулся самец, а это совсем другое дело.
Ему следовало бы держаться от нее подальше. Прекратить на время свои похождения. Но и то и другое казалось ему скучным, и он не собирался этого делать.
Леди Барбара благоразумно оставила свои рубины дома. Они на самом деле не шли к ее багровому лицу и он правильно рассчитал, что она наденет вместо них что-нибудь более подходящее.
Он редко отваживался забираться в опасные части города во время ночных вылазок, а крыши Спиталфилдз сильно отличались от тех, к которым он привык в Мэйфейре. Черепицы были расшатанные, трубы чадили, и даже небо здесь казалось темнее.
Крыша дома мисс Мэйтланд была в плохом состоянии. Он подумал, что, наверное, она протекает в нескольких местах всякий раз, когда на Лондон обрушиваются проливные дожди. Все вокруг было пропитано отвратительным запахом сырости и сажи, смешивающимся с духом ветхости.
Ветер донес до его слуха их голоса, нежное воркование хорошо воспитанных англичанок, ему стало интересно, о чем они могут говорить. Может быть, она рассказывала, как ее первый раз в жизни по-настоящему поцеловал мужчина? Или же говорила о картах, которые умеют предсказывать судьбы?
Дома в Спиталфилдз были незамысловатые и без украшений, и, хоть заложи дьяволу душу, он не находил ничего, что можно было бы использовать, чтобы подобраться поближе и заглянуть в окно.'Но он утратил свою душу задолго до этого, и вряд ли сейчас о ней стоило беспокоиться.
Распластавшись, он вытянулся на крыше, прижимаясь лицом к проему в сломанных черепицах, прикрыл глаза, подставляя тело холодному ночному ветерку, и слушал ее голос.
Флер Мэйтланд любила свою сестру Джессамин больше, чем кого бы то ни было. Она просто боготворила сестру и ненавидела ложь. И все же она не сказала Джессамин про мужчину, которого встретила. Про мужчину, который пробудил в ней самые неимоверные желания.
Это случилось всего несколько недель назад, а Флер уже не могла представить себе, как она жила до того, как его увидела. Девушка даже не знала его полного имени. Может быть, к лучшему.
Это произошло в прекрасный осенний день. Теплое солнце грело как будто бы назло приближающейся зиме. Флер разглядывала только что сделанный ею акварельный рисунок. Это была не лучшая ее работа, она слишком спешила. Мать в тот день с утра не вставала с постели, что случалось весьма часто, Джессамин куда-то ушла. Флер не могла устоять перед соблазном выбраться побродить под ясным осенним солнышком. Она взяла краски, вышла из дома и некоторое время ходила вдоль каналов, пытаясь уловить последние оттенки осени над серыми окраинами Спиталфилдз, но грустные и тревожные мысли не оставляли ее.
Она должна была привыкнуть к одиночеству. Первые пятнадцать лет своей жизни она провела, окруженная любовью, лаской и заботой, ее ни на минуту не оставляли одну, но когда случилась беда, не стало ни горничных, ни лакеев, и даже мама почти не уделяла ей времени. Она ходила на рынок одна, она гуляла, предоставленная сама себе. Может ли она быть уверена в своей безопасности даже средь бела дня?
Кто-то следил за ней. Это не было для нее неожиданностью — она уже привыкла, что постоянно привлекает чье-то внимание. Ее собственная привлекательность смущала ее. С того времени как она Себя помнила, молодые люди всегда докучали ей, пожилые дамы отличали ее, казалось, стоит ей улыбнуться — и весь мир падет к ее ногам. Это всегда представлялось ей несправедливым, и она старалась этим не пользоваться, но чувство, что на нее все время смотрят, стало привычным для Флер.
На рисунке окружавшая ее природа предстала в темных и тусклых цветах, так хорошо отражавших состояние ее души. Она тревожно всматривалась в картину, не замечая, что происходит вокруг и что к ней кто-то приближается, пока на бумагу не упала тень.
— Очень мило, мисс, — сказал он грубым деревенским голосом.
Она обернулась и, ослепленная солнцем, в первую минуту разглядела только, что перед ней был человек огромного роста. Флер поднесла руку к глазам и прищурилась. Она понимала, что не должна разговаривать с ним, но его грубый йоркширский голос пробудил в ней такую тоску, что она не могла не взглянуть на него.
Он не выглядел опасным. Одет он был довольно небрежно в скромный костюм, его светлые длинные волосы явно нуждались в стрижке. Но причиной его неряшливости, казалось, была не просто Небрежность, а то, что его занимали более важные дела. У него было волевое, располагающее к себе лицо — правильные черты, ясные глаза, мощные скулы и благородный рот. Он смотрел на нее вполне доброжелательно, и в какой-то миг ей захотелось улыбнуться ему.
— Просто мазня, — неуверенно ответила она, снимая рисунок с этюдника и собираясь порвать.
Он выхватил его из ее руки:
— Не делайте этого, милая. Он очень хорош.
Никто никогда так к ней прежде не обращался. Когда она была маленькой, никто не решался, а в огромном грязном городе с ней разговаривали гораздо менее ласково.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86