как правило, он помещал их
под половицы или в пустотелые трубки карниза для штор; вызывал пожарных;
обесточивал светофоры, перекусив провода; организовывал поставки цементного
раствора частным лицам и организациям, вовсе не испытывающим нужды в цементе
(например, теологическому факультету Геттингенского университета; шофер
размахивал перед лицом декана бланком заказа, подписанным каким-то
профессором).
5. Он равно любил подавлять собеседника своим знанием тонкостей
сослагательного наклонения и делать вид, что ни слова не понимает
по-немецки. «Чем, по большому счету, плохо говорить по-немецки: на
этом языке можно изъясняться только с немцами», — пояснял он.
Свою вендетту дед вел на основе самоокупаемости. Он взял за правило
финансировать свои акции из средств бывших эсэсовцев (образовавших что-то
вроде первой панъевропейской организации), привлеченных под предлогом
«освобождения Гесса из Шпандау» или «покрытия расходов на
топливо для летающей тарелки Гитлера, что вращается на околоземной
орбите». «Если вы говорите людям то, что им хочется слышать,
именно это они и услышат от вас, и плевать им, что у вас не тот акцент или в
вашем рассказе полно нестыковок».
В квартире у нас повсюду валялись проспекты турфирм, предлагающих
групповой отдых за границей: отец разбрасывал их на самых видных местах
специально для деда. Как-то тот и впрямь решил провести отпуск в Испании.
Отец уже за три месяца до его отъезда был на седьмом небе от счастья: (a) он
мог не беспокоиться, что дед загремит в чужой стране в тюрьму, и (b) дед мог
войти во вкус таких поездок и изменить своим привычкам. Эйфория разом
прошла, когда дед вернулся из отпуска — загорелый, с чемоданом денег,
которые ему удалось выманить у одного из держателей тайной кассы СС в
Мадриде.
На эти деньги дед тут же купил автомобиль (легендарный
«Зефир» [МК-1 Zephyr — английская модель автомобиля на базе
«Ford'а», производившаяся с 1951 по 1956 год], зависть всех
водителей), милостиво разрешил мне научиться с ним управляться, но при этом
воспротивился тому, чтобы я сдавал экзамен на права. «Англичанину не
нужна бумажка, подтверждающая, что он вежлив и внимателен к ближним: мы
идеальные водители от рождения».
И вот я возил его по всей стране — мы исколесили Англию вдоль и поперек
в поисках притаившихся на ее просторах книжных лавок, где могли найти приют
некие авторы на «Ш» и «Г», ибо дед поставил своей
целью «штереть» эту парочку в порошок! Он хотел, чтобы на его
могиле было высечено: «Ш...? Г...? Кто такие?»
Почти сразу после покупки машины мать стала высказывать вслух надежду,
что деда все-таки посадят в тюрьму или его прикончит какой-нибудь наемный
убийца, подосланный этими мерзкими баварцами: ей не давало покоя, что в доме
уже тридцать лет не меняли занавески, а при этом на улице припаркован
автомобиль, продав который можно было купить половину нашего дома.
По поводу наемных убийц дед пожимал плечами: «О том, чтобы
кто-нибудь выследил меня в Маклесфилде, не может быть и речи. Этот городишко
— его просто не существует для внешнего мира. Точно так же, как для
большинства здесь живущих не существует внешний мир».
Подходя к «дому под оливами»
Я захлопнул дверь машины и пересек улицу: казалось, та с каждым шагом
становилась шире или, может, просто имела какую-то непереходимую ширину.
Сознание мое итожило прожитую жизнь. По мере того как воспоминание за
воспоминанием въезжало на отведенную ему площадку для парковки, итог
получался все более неутешительным.
О чем я не напишу 1.7:
* * *
Когда я достиг «дома под оливами», мне всюду мерещились
некрологи. Именно теперь, когда он был особенно близок к тому, чтобы внести
выдающийся вклад в изучение досократиков... Я встряхнулся, отгоняя прочь эти
мысли. Если вы разменяли полтинник, но зеваки при встрече с вами на улице не
срывают с головы шляпы, вы трудились на работодателя, имя которому -
забвение. Фелерстоун как-то прошелся по моему поводу: мол, единственное, что
я могу привнести нового в мою профессию, это расписать задницу гиппопотама
фрагментами досократиков. Пожалуй, если я переживу сегодняшний день, я
возьму на прокат гиппопотама и отправлю его Фелерстоуну — предварительно и
впрямь разукрасив.
До двери оставался один шаг. Отсюда было видно, что в здании — ни одной
живой души. В окне маячила типичная офисная обстановка, только вот служащих
в офисе не было. Я подергал дверь. Закрыто. Звонка нет. Я постучал. Никто не
попытался пристрелить меня. Я просто не знал, что делать.
Бывшему философу, столь отягощенному излишком калорий, что он ума не
приложит, куда их девать, через эту дверь было явно не пройти. Я уж
подумывал, не протаранить ли фасад дома на машине, когда, глянув за угол,
вдруг увидел дорожку, а в конце ее — железную лестницу, упиравшуюся в
открытую дверь.
Я вытащил пистолет — пусть подышит свежим воздухом; так по крайней
мере, если я по ошибке попал не туда, никто не станет надо мной смеяться.
Делая один-два осторожных шага, я замирал и ждал, что же будет дальше.
Дальше был темный коридор, по которому я пробирался целую вечность, прежде
чем услышать голоса. Передо мной открывалось какое-то помещение вроде
склада, в центре на потолке был прикреплен блок, с которого свисала цепь.
Продвигаясь скрытно, как бомбардировщик «Стелс» — кто бы ждал
подобного от толстячка философа, — я подполз ближе и, свесившись через
ограждение, стал изучать происходящее внизу.
Сверху мне был виден Юбер. Я не претендую на то, что кто бы то ни было
рукоплескал моему зрению, но сверху мне показалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126