Мне очень хотелось предаться забвению. Но оно не было мне даровано…
Долгое время я лежала там. Лицом я ощущала мертвые осенние листья, холодные и шершавые, мокрые от росы и пахнувшие гнилью. Вокруг становилось светлее: рассвет должен был вот-вот наступить, порождая ужаснейшее утро.
Я лежала не шевелясь, уставившись широко раскрытыми глазами на поверхность земли, пытаясь понять, что произошло. Акор был мертв.
Такая мысль не укладывалась у меня в голове. Это казалось страшной сказкой, услышанной от незнакомца из дальних земель. Как это могло быть? Менее дня назад я сидела на его живой серебристой шее так же высоко, как высоко парил тогда мой дух, чувствуя себя сильной от переполнявшей меня любви, я ехала на Совет рода. Как случилось, что он так быстро ушел?
И тут до меня донесся звук, подобный бьющемуся стеклу, и присоединившийся к нему крик боли. Ничего более глубокого и тоскливого я в жизни не слышала и вся содрогнулась. Идай и Хадрэйшикрар стенали. Акор был мертв.
Несмотря на эту жестокую правду, я продолжала искать его: взывала к нему сердцем и разумом, громко кричала, но ответом было лишь молчание. Голос его замер у меня в сердце; звук последних слов затерялся в отголосках памяти. Мне никогда не забыть его слов, но я ни разу больше их не услышу.
Мертв.
Это он должен был оплакивать меня, стоя над моей могилой, по меньшей мере еще тысячу лет.
Я извивалась от боли, словно в живот мне воткнули кинжал. Это не было жизнью, я чувствовала себя теперь лишь половиной личности. Другая моя половина лежала дымящейся грудой в пещере, утраченная навсегда, не оставив мне никакой надежды.
Покачиваясь, я приподнялась с мокрой листвы, встав на колени, обнимая себя руками, словно стараясь удержать в себе жизнь. Я давила в себе крики, но они вырывались наружу то приглушенным хныканьем, то пронзительным стоном, который даже мне казался ужасающим. Эхо смерти витало в моем разуме, в моем теле, и я не могла больше этого выносить.
Я все время жила своей мечтой, а оказалось, что действительность по сравнению с ней невыносима. Я прокляла тот день, когда покинула Хадронстед. Если бы я ограничилась лишь мечтами, они до сих пор ласкали бы мне душу, а он по-прежнему был бы жив. А теперь мы оба утратили свои мечты навсегда.
Я была одинока, словно оказалась в пустыне. Боль этого горя была непереносимой. Мне хотелось умереть, я ждала, чтобы сердце мое разорвалось, чтобы смерть перестала бродить где-то вдали, а явилась за мной.
А в застывшем воздухе, заглушая мою горесть, послышался чудесный голос, приветствовавший рассвет. Песня была глубокой и проникновенной, и в ней чувствовалась любовь, которую не могло затмить никакое горестное настроение. Она разрасталась, подобно дереву, уходя корнями в прошлое и возносясь вершиной к утреннему небу, — неизменная, преисполненная жизни и смеха. И у жизни, которую она воспевала, было имя. Кордешкистриакор.
Потом вступил еще один голос — звонкий, как хрустальные колокольчики; он обвивался вокруг звучавшей песни, подобно виноградной лозе, поднимаясь все выше и выше, и в нежных бутонах скрывались прекрасные, новые созвучия. Оба голоса эхом отдавались друг в друге, сливаясь в изумительной гармонии, но при этом каждый обладал своими особенностями.
Песня эта подняла меня на ноги, хотя лишь несколько мгновений назад я считала, что подобное совершенно невозможно. Я стояла, словно онемев, безмолвно вознося благодарности, проникаясь глубоким почтением к песне; однако мне показалось, что в ней чего-то недостает. И тогда в лучах яркого утреннего солнца, подняв к свету лицо, мокрое от слез и росы и перепачканное прелыми листьями, я присоединилась к этой прощальной песне в честь своего любимого. Пение мое казалось скрипучим шепотом по сравнению с бесподобными голосами, заполнявшими все вокруг, но, как ни странно, оно в то же время превосходно сочеталось с ними, придавая всему звучанию желанную целостность.
С неведомой мне ранее силой, вкладывая в пение всю свою душу, за ночь постаревшую от горя, я возносила свою драгоценную любовь утреннему небу.
Релла
Я сделала, как сказала мне Ланен, вернув самоцветы драконам, вместе с другим, который я нашла среди праха их погибшего родича. Вроде бы я поступила правильно; по крайней мере дракон, встретивший меня возле Рубежа, принял его вместе с остальными. Он помахал мне головой, наверное, это было что-то вроде поклона, и удалился.
Я вернулась на прогалину и глянула на тело Марика. Он лежал без движения, только его широко раскрытые глаза изредка моргали. Я оставила его лежать там: помню, я надеялась, что этот сукин сын помрет, пока я буду ходить за помощью. Как бы не так! Дотащившись до берега, я принялась размахивать руками и кричать, призывая их прислать лодку. Все это заняло немало времени, но все-таки тело его в конце концов доставили на борт. Он не был мертв, хотя, думаю, смерть была бы для него предпочтительней. Он лишился рассудка. И я видела, как это было.
Кадеран снабдил его чем-то, чтобы он смог защититься от драконов — от их пламени и когтей, но они уничтожили его разум. И теперь он лежит дитя дитем — жизни в нем гораздо больше, чем мыслей. Майкель провел подле него несколько часов и говорит, что, может быть, и получится вернуть Марику часть того, что он утратил, но на это потребуются годы. Ужасно.
Но я обнаружила, что, хоть драконы и оставили Марика в живых (милостивее было бы прикончить его), мне они все равно нравились. Сама удивляюсь. Шикрар, Хранитель душ, похоже, сам душа всего их народа. Он напоминает мне моего деда. И сын его, Кейдра — славный малый, он так обо мне заботился холодной ночью;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162