«Прошу, прошу, придите ко мне!»
Луч света прорвался сквозь теснившие луну облака, отразившись на чем-то очень большом, двигавшемся за деревьями.
— О брат мой, — тихо вздохнула я.
Кантри
Я не мог дольше терпеть — или, быть может, правильнее будет сказать, — не желал. Я почувствовал ее зов, как если бы она была одной из нашего рода, и когда этот голос назвал меня братом, я знал, что должен ответить.
Я покинул свое укрытие, покинул переломленное тело вора. Она поразительно отличалась от этого мертвеца с мелкой душонкой, хотя и принадлежала к его же роду. Мы столь многого друг о друге не знали, и это должно было вселять в меня страх, но вера и пылкость в ее голосе сияли, словно путеводная звезда.
Медленно, чтобы не испугать ее, я пошевелился. Я представлял себе раньше, как появлюсь перед одним из них: они такие маленькие и голые, а я со своей серебряной шкурой кажусь странным даже своим соплеменникам. Я чувствовал, как самоцвет моей души ярко замерцал в лунном свете, и услышал ее вздох, но в нем не было ни страха, ни жажды наживы. Я не мог сказать наверняка, каковы были ее чувства, но они походили на некую смесь ферриншадика и благоговейного трепета; мне всегда говорили, что нам не понять всего, что чувствуют гедри, однако еще до нашей с ней встречи я проникся к ней необыкновенной близостью. Я и сам не заметил, как принял позу, означающую Проявление Покровительства над Детенышем, и душа моя воспарила, стоило лишь мне осознать, что один из Большого рода вполне мог бы заботиться об одном из гедришакримов.
Не говоря ни слова, мы глядели друг на друга во тьме, и тусклого света луны нам было недостаточно. Я наклонился пониже, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Она не закричала, несмотря на страх, который я в ней чувствовал, хотя слегка отстранилась.
Она была храброй мечтательницей.
— Не нужно бояться, маленькая сестра, — сказал я тихо. Глаза ее расширились от удивления, дыхание участилось; казалось, она готовится взлететь.
— Я не боюсь, — ответила она. Затем добавила: — Ну, так, не очень.
Долгое время мы просто молча рассматривали один другого, словно боялись, что слова могут разрушить хрупкие чары и мы навсегда потеряем друг друга из виду. Затем она заговорила вновь — очень тихо, чуть ли не про себя:
— Я тебя представляла в своих мечтах совсем не таким. Песни совсем не… Ты вселяешь… ужас…
Она пыталась говорить, но не могла. Губы ее шевелились, словно произнося слова, но она все еще была объята трепетом. Она дышала так, словно это стоило ей немалых усилий, но весь ее вид говорил о Проявлении Радостного Изумления, и она не отрываясь смотрела мне прямо в глаза.
— Ты самое прекрасное существо из всех, что я видела, — сказала она наконец.
Я с признательностью поклонился и придвинулся еще ближе, чтобы рассмотреть ее в тусклом свете получше, да и ей чтобы было меня видно. Вновь мы замолчали, поглощая друг друга вблизи. Глаза ее блестели в свете луны, и я почуял запах соленой воды.
— У твоего народа принято капать морской водой из глаз? — спросил я, стараясь, чтоб голос мой звучал как можно мягче.
Она оскалила зубы, но я не чуял ни страха, ни угрозы.
— Нет, — сказала она. — Это… эта морская вода зовется слезами. Мы делаем так, когда очень грустны или очень счастливы.
Я был очарован.
— Так же и мы используем огонь: выражаем им и великую радость, и великое горе. Быть может, мы не такие уж разные, как считают, маленькая сестра?
— Мы можем говорить и понимать друг друга. Где же тут большое различие?
Позабавленный ее словами, я негромко прошипел, смеясь.
— Малютка, я выучил вашу речь много лет назад. Говори я на своем языке, различие было бы явным.
Я умолк. Когда я рассмеялся, она вздрогнула и отшатнулась, а теперь стояла в нерешительности, готовая пуститься бежать.
— Тебя что-то пугает? — спросил я.
— Зачем ты это сделал? — спросила она неуверенно.
— Что я такого сделал, малышка?
— Ты… ты раскрыл пасть и… зашипел на меня…
Я едва удержался, чтобы вновь не сделать то же самое.
— Я и не думал, что это так тебя испугает. Это лишь выражение дружелюбия или тихого удовольствия. Разве ты только что не скалилась на меня, когда я спросил тебя о морской воде?
Она на миг задумалась, потом вновь оскалила зубы, еще больше, а кожа в уголках ее глаз сморщилась.
— Это называется «улыбаться». Ты имеешь в виду то же самое, когда разеваешь пасть и шипишь?
— Думаю, что да, хотя мне незнакомы слова, которые ты сейчас назвала.
Она воззрилась на меня, всем своим видом явно выражая радость так, как делают это гедри; в мгновение ока страх ее сменился счастьем, и меня поразило то, что мы с ней только что изменили привычный нам мир. Впервые за многие века кантри и гедри научились чему-то друг у друга.
Вначале я ощутил великую радость.
Потом во мне шевельнулся страх.
Конечно же, вот из-за чего общение двух наших народов было запрещено. Гедришакримы всегда любопытны, а кантри, вопреки собственной воле, всегда стремятся к тому, чтобы учить. В былые времена мы, не задумываясь, обменивались знаниями, к нашему обоюдному удовольствию; но старая привычка и долгие годы недоверия напомнили мне, что, хотя обмен этот и не отличался ничем особенным, именно дружба между нашими народами в конце концов обрекла представителей нашего Малого рода на жизнь, подобную диким зверям. Впервые зов ферриншадика притупился, и я начал понимать смысл Великого запрета.
— Прости меня, маленькая сестра, но я должен спросить у тебя кое-что очень важное, — сказал я. — Когда ты воззвала ко мне, ты говорила о мечтах, о том, что всю жизнь жаждала встречи с моим родом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162