— довольно рычал хозяин: Санди тщательно следил, чтобы его стакан все время был полон.
Когда покончили с улитками, Санди торжественно принес и установил на столе небольшую жаровню. Потом появились глиняный горшок и солидное блюдо с мясом, нарезанным длинными ломтиками. И в заключение Санди принес десятка два тонких и длинных лучинок.
Горшок был водружен на жаровню: через несколько минут в нем забулькала жидкость, запахло горячим прованским маслом.
Нортон плотоядно потирал толстые ладони:
— У вас в России такое не готовят, а?
Он ловко нанизал на лучинку кусочек мяса и привычно опустил его в кипящее масло. Роберт сделал то же самое.
Профессор, в предвкушении удовольствия чмокнув губами, вытащил сварившийся в масле кусок мяса, подул на него и отправил в рот.
— Так готовят мясо в Провансе. Отличное блюдо! Рекомендую!
— Попробуем.
Петр принялся насаживать мясо на лучину.
Внезапно квадраты света, падавшие в сад из окон виллы, исчезли. Роберт взглянул на часы, поднеся их почти к самым глазам.
— Однако выключили-то они точно, а вот включат… Он обернулся к Петру:
— Помните, я говорил вам о забастовке? Но пока это только напоминание, что правительству предъявлен ультиматум. Сегодня по городу опять были разбросаны бумажки: предупреждение, что будет прекращена подача электричества на час — с восьми до девяти. Это как раз то время, когда обычно устраиваются всякие официальные приемы или банкеты. Да и частным лицам вроде нас это может испортить аппетит.
В голосе Роберта звучало раздражение.
— Откровенно говоря, я рад, что мы на это время уезжаем на Север. Там, у эмиров, полный порядок. Никаких листовок, никаких демонстраций! Все как при лорде Дункане.
— Не ворчите, Боб. Вы для этого еще молоды. Профессор положил тяжелую руку на руку Петра.
— Не верьте ему, Питер. Порою он бывает сварливее меня Но в общем-то он очень неплохой парень.
Санди вырос из темноты с бутылкой коньяка.
— Хорошо, Санди. Оставь коньяк здесь. Мы уж как-нибудь сами с ним справимся.
Профессор взял бутылку.
— А сам иди в дом да проверь, все ли окна закрыты. Я не уверен, что кое-кто не захочет использовать эту профсоюзную акцию в своих частных интересах.
— Йе, са.
Профессор проводил взглядом белое пятно кителя Санди, удаляющееся в темноту. Потом налил себе полстакана коньяка, молча выпил до дна, ладонью вытер губы. Лицо его стало серьезным, он глубоко вздохнул, задумчиво потер рукою тяжелый подбородок, испытующе посмотрел сначала на Петра, затем на Роберта.
— Вот что, парни.
Голос его окреп. И Петр подивился трезвости этого голоса. Нортон откинулся на спинку кресла, опять задумчиво потер подбородок.
— Вы можете меня не слушать… Воля ваша. Но я хочу поговорить с вами откровенно. Я хочу вам рассказать об одном разговоре, касающемся вас обоих, который у меня был с…
Он оборвал фразу, остановил взгляд на австралийце.
Роберт, словно не замечая этого, потянулся к бутылке, налил себе, отпил глоток, провел языком по сухим губам.
И вдруг тяжелый кулак профессора с грохотом обрушился на стол. Лицо его побагровело.
— Эти свиньи ни с чем не считаются. Для них нет ни науки, ни ученых, а только их грязные делишки. Они лезут во все. Сволочи!
— Профессор! — начал было мягко Роберт.
— Нечего меня успокаивать! Я достаточно стар и скоро успокоюсь навсегда. Но пока я жив, пока жива моя совесть, я не буду пешкой ни в чьей грязной игре. И никому не позволю…
Он вдруг схватился за сердце и обмяк.
— Ччерт…
Петр и Роберт вскочили.
— Санди… Он знает… лекарства в ванной… в шкафчике… Петр бросился в темноту.
— Санди! Санди! — почти в отчаянии кричал он, спотыкаясь о кусты, обдирая руки о колючие ветви.
— Ничего, это пройдет… это пройдет, — бормотал профессор, пока Роберт старался заставить его выпить глоток воды, осторожно поддерживая за плечи. — Эт… то бывает…
Зубы его стучали, как в лихорадке.
Наконец Роберту удалось влить ему в рот несколько капель.
Но профессор отвел стакан от своих губ.
Он говорил шепотом, с трудом выдавливая слова.
— Так вот… слушай. Эти свиньи… Роджерс и компания затеяли грязное дело.
В темноте сверкнул фонарик, рядом с ним второй. Профессор дышал тяжело:
— Слушай, парень. Фонари приближались.
— Слушай! Ты отвечаешь за русского! Что бы ни случилось, ты отвечаешь мне за него. С ним ничего не должно произойти. Ты понял?
ГЛАВА 11
Они выехали рано утром. Город спал, вдоль улиц еще горели фонари. Было темно, но небо над океаном, казалось, уже светлело.
Странно было ехать через ночной Луис. Петр и узнавал и не узнавал улицы, ставшие ему знакомыми за этот месяц, что он провел в Гвиании. Днем они тянулись сплошными рядами одноэтажных магазинов и магазинчиков, лавочек, мелких мастерских, крохотных контор. Веселила глаз пестрота вывесок. Узкие тротуары кипели водоворотом прохожих и покупателей: гремели проигрыватели и транзисторы, клаксонили сотни автомобилей, ругались кондукторы автобусов. Так было в африканской части города — подальше от банков и контор, роскошных универсальных магазинов и дорогих ресторанов.
Теперь административный центр был пуст. Лишь кое-где у подъездов на циновках спали сторожа, подложив под головы тяжелые котласы — широкие тесаки.
Зато тротуары африканских кварталов превратились в сплошную спальню. На асфальте, расстелив циновки из джута, подложив под головы тряпье, спали люди. По их одеждам можно было понять, откуда, из каких районов страны пришли они в Луис в поисках счастья.
Петр впервые видел африканский рассвет.
Они выехали за город. Клочья тумана набегали на радиатор, и свет фар казался тогда длинными клубками белого дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96