Афораби колебался: было видно, что ему обязательно надо что-нибудь продать, но цена была низкой, слишком низкой.
— Хорошо, — наконец чуть слышно согласился он. — Два эстампа по пять. Только…
Он поднял на них свои огромные тоскливые глаза.
— Только… не говорите никому… что купили по пять… Австралиец вытащил деньги, молча протянул их художнику.
Тот схватил их, буквально схватил худой, нервной рукой, не совладав с первым импульсом. Но сейчас же собрался, медленно, даже небрежно, не считая, сунул красноватые бумажки в карман своих стареньких брюк.
— Спасибо, сэр.
«А парню приходится действительно плохо», — подумал Петр. А вслух сказал:
— Я беру еще два эстампа. Этот и этот.
Лицо Афораби осветилось улыбкой. Он не мог уже скрыть радости. А Петру вдруг стало стыдно самого себя, своей жалости, своего жеста, унижающего этого художника и доставляющего ему же радость.
— По пять? — он постарался придать своему голосу холодную расчетливость, чтобы скрыть охватившее его смущение.
— Йе, са.
И это «йе, са» — выражение, принятое среди слуг, — резануло Петра.
А ведь они вошли в это здание равными!
— Значит, вы хотите поехать к мисс Карлисл? — сказал Афораби, когда они вышли из клуба. — Ладно.
Он посмотрел на солнце, потом положил ладонь на голову мальчишки, приведшего его и вместе с братом терпеливо дожидавшегося их на улице.
— Идите. Я провожу их сам. А вечером приходите. Роберт протянул мальчикам по паре монет:
— Всюду бизнес. А вечером они придут получать комиссионные.
— Йе, са… — хором крикнули мальчишки и помчались по улице, взбивая голыми пятками красную пыль.
Афораби махнул рукой в сторону зеленой стены, видневшейся на холмах:
— Надо выехать из Огомошо. Туда…
— Машина пройдет? — спросил Роберт, уже заводя двигатель.
— Сейчас сухо.
Петр подметил, что теперь Афораби держал себя намного увереннее, как будто прошел уже нечто, что надо было обязательно пройти и за исход чего он очень волновался.
Они медленно ехали по разбитой проселочной дороге. Красная глина — латерит — затвердела на солнце и превратилась в камень, покрытый слоем тонкой пыли. Придорожные кусты были сплошь красными, красной была трава, и только самые верхушки невысоких деревьев сохраняли сочную зелень.
Афораби сидел на заднем сиденье, полузакрыв глаза, весь подобравшись и напрягшись.
— Еще с половину мили, а там будет храм, — сказал он, когда они проехали полчаса. Теперь напряжение его опять возрастало. Он и не пытался скрывать свое беспокойство и неуверенность.
— Сколько вы зарабатываете в месяц? — вдруг спросил его Петр.
Он давно хотел задать этот вопрос и не решался: боялся честного ответа и не хотел нечестного. Ему хотелось, чтобы Афораби остался таким, каким он видел его, чтобы он не разрушил вдруг все одной маленькой ложью.
Но именно сейчас, когда художник, явно превозмогая себя, оказывал им услугу, ценность которой была известна лишь одному ему, он должен был сказать только правду.
— Иногда ничего… Иногда фунтов пять…
Голос Афораби был глух. И Петр ужаснулся — насколько беззащитен был перед ними этот человек. Ярмо нищеты давило его, сгибало его душу, и единственным его оружием была грустная улыбка да два-три каталога.
Храм показался сразу за крутым поворотом — срезом холма. Латеритовый срез был отполирован до блеска и украшен фресками — такими же, какие они видели в «Мбари-Мбайо». Только здесь было больше изображений женщин — беременных, кормящих, рожающих.
По обочинам, в кустах, торчали красные латеритовые изображения пучеглазых существ мужского пола. Их эротика была вызывающей.
Сам храм, похожий на группу разной величины и формы термитников — красных пирамид с двумя-тремя остроконечными вершинами, — стоял на краю густой зеленой чащи, в которую упиралась и в которой обрывалась дорога.
Только фасад храма выступал из зелени — четыре конусообразные башни из латерита с узкими и низкими арочными проемами. Все было соединено причудливо извивающимися переходами — несколькими коридорами в толще неровных стен, кое-где продырявленных крошечными окошками.
Перед храмом стояла Элинор Карлисл. Она нагибалась над большим деревянным корытом, черпала оттуда своими сильными, красивыми руками тяжелую красную глину и укладывала ее в основание скульптурной группы: фигура неведомого существа с гипертрофированной мужской статью была окружена коленопреклоненными женщинами с руками, протянутыми в мольбе.
— Это Ошун, бог плодородия, — чуть слышно сказал Афораби. — Мисс Карлисл — его главная жрица.
Художница выпрямилась, прикрыла глаза козырьком красной от глины ладони: солнце било ей прямо в лицо.
Афораби вышел из машины и сделал вперед несколько шагов, не поднимая глаз, упорно глядя в землю.
— Эти джентльмены хотят видеть вас, — сказал он по-английски.
— Хэлло! — подчеркнуто весело крикнул Роберт.
— Хэлло! — тихо и неловко произнес Петр.
Элинор, разглядев, кто перед ней, побледнела, закусила губу и в сердцах швырнула обратно в корыто только что взятый оттуда кусок глины.
Потом она заговорила — холодно, спокойно, на местном языке, которого не понимали ни Роберт, ни тем более Петр. И от каждого ее слова, как от удара, Афораби втягивал голову в плечи, съеживался. Лицо его стало серым, а большие, больные глаза стали еще больше и еще больнее от ужаса.
Вдруг, резко оборвав фразу, Элинор повернулась и скрылась в храме.
Афораби стоял, уставившись в землю, опустив плечи.
— Ненавижу женщин искусства, — иронически прищурился Роберт. Он уже окончательно овладел собой и был таким, каким его привык видеть Петр, — чуть ироничным, спокойным, уверенным в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96